— Странно… Мне всегда, отче, нравились девицы не слишком умные, резвые хохотуньи.
— Сердце не спрашивает наших вкусов. Несколько лет пролетят быстро. — Отец Модест поднялся. — Подумайте еще вот о чем, Филипп. Это самый важный сейчас вопрос…
— Я понял, о чем Вы, отче, и уже все решил. — Роскоф твердым взглядом столкнулся с глазами отца Модеста. — Детям моим суждено стать русскими. Перед Богом же католичество и православие равны. Я перейду в православие.
— Да будет так. Загадки не исчерпаны, но на сегодня довольно. Пора трогаться. — Отец Модест обернулся на стук двери.
— Батюшка, неужто вправду она с Вами?!
Нелли подпрыгнула, забыв притворяться спящей. В дверном проеме стояла Параша.
Глава XXXVI
С ненавистным нарядом Нелли Параша успела уже расстаться, но и крестьянского домодельного платья в дороге не добыла. Одета она была теперь мещанкою — в красную шаль с бахромою, юбку из крашеной шерсти и суконную кацавейку.
— Господи, ну вовсе в парнишку превратилась! — воскликнула она, выпуская Нелли из объятий.
— Я, может, и в мальчика, а вот Катька — в настоящую цыганку! — щасливо смеялась Нелли. — Вот встретимся в Твери, со смеху помрешь!
— Удалось, касатка? Сладили дело?
— Сладили, еще как сладили! — торжествующе заявила Нелли. — У Катьки они покуда!
— Уж я страху натерпелась, как батюшка следом за страхилатинами поскакал! Вправду они за тобой охотились, касатка?
— Так то Венедиктовы слуги были.
— Вот оно что… Я уж и подумала, что нежить. Эко они мимо нас просвистели. Мы в почтовой избе сидели, кофей кушали…
— Некогда радоваться друг дружке, милые девицы, — вмешался Роскоф. — Рассказами своими вы обменяетесь по дороге.
— Что самое обидное, Вы не вполне правы, Филипп, — вздохнул отец Модест. — Время у нас есть. Все одно мы будем в Твери раньше Катерины, которая добирается пешком. Мысль была удачная, Нелли, но обернулась изнанкою. Но все же поспешим, друзья, ибо лучше отдохнуть день в Новгороде, где друзья предоставят нам убежище в крепких стенах, чем засиживаться здесь у самого тракта в жалкой избе.
Но дорогою поговорить не удалось. Параша не умела сидеть верхом, а Нелли не хотела перебраться к ней в экипаж, поскольку путники и так уж были обременены Рохом. Прогон получился не так весел, как хотелось бы, поскольку еще и Роскоф сделался неразговорчив, погруженный в невеселые свои мысли.
Воистину, в любом удовольствии скрыты свои неудобства! Как интересно было Нелли подслушивать ночной разговор и как маялась она теперь! Прежде всего хотелось ей утешить Филиппа в его огорчении, но также и побольше расспросить отца Модеста, какая же беда может случиться с такою могучей страной, как Франция? Увы, она принуждена была делать вид неведенья. Досадовала Нелли также на непонятное место в разговоре: ясно, что уж она не дитя, но отчего отец Модест сказал, что Роскофу это ясней, чем ему? И при чем оказались какие-то глупые девицы, что нравились Филиппу?
Сплошные досады!
И досады продолжались. Ночевать пришлось на станции, но в отличие от предыдущей постоялой избы, помещение для проезжающих было набито битком. Всяк требовал себе лошадей, смотритель же отговаривался обстоятельствами, и таким образом ночью по горнице нельзя было пройти без опасения на кого-нибудь наступить. Заснуть было невозможно, а разговаривать чревато, поскольку новости, которыми так жаждали обменяться подруги, были, сказать по чести, не для чужих ушей. Нельзя было и выйти поговорить на улице, поскольку зарядил прегадкий дождь с ледяным ветром, уже решительно ноябрьский.
Еще день по тракту — и перед путниками развернулася панорама Новгорода, разделенного могучими водами Волхов-реки. Никогда Нелли не доводилось еще видеть купол столь странной формы, как тот, что венчал огромный храм, именуемый, по словам отца Модеста, Софией. Купол походил на шлем древнего богатыря и был не золотым, а серебристым, словно являл нерасторжимое единство с жемчужно-серым осенним небосводом. Несведущая в архитектурном искусстве, Нелли тем не менее решила, что один купол на церкви ей нравится куда больше, чем три или пять. Особенно, коли походят они не на противные луковицы, а на шлемы. Приземистые стены и добротные дома словно знали что-то важное и равнодушно взирали на течение столетий.
— Вот он, исполин, — задумчиво произнес с седла отец Модест. — Взгляните на колыбель вольности русской, на средоточие ее цивилизованности, Филипп. Да простит меня за эту любовь многострадальная Москва, она не повинна в том, что не имеет этого древнего величия. Москва больше претерпела скорбей, и, быть может, поэтому ее ждет в грядущем большая любовь потомков. Тока жизни не остановить, и стремнина прошла через Москву. Но я не могу не восхищаться.
Новгород и в жителях своих не имел сходства с Санкт-Петербургом. Казалось, никто никуда не торопился на этих улицах, пролегших меж невысокими, но крепкими домами. По одной из этих улиц отец Модест повернул коня в сторону от ближнего постоялого двора, на который им сослался будочник на въезде.
— Есть место, где мы передохнем без забот, — спокойно пояснил он. — Не совсем обитель, ибо живут в ней лишь шестеро монахов, коим предоставляет кров купец, торгующий мукою.
Путешественники выехали на берег Волхова, гнавшего свинцовые, темные волны, и немного спустились по его течению. Почти гранича с посадом, на берегу стояли каменные амбары, окружающие длинные палаты старой постройки, с высоким крыльцом и небольшими окнами. На подъезде и в воротах кипела работа: рослые как на подбор работники разгружали подводы и таскали огромные мешки. По другую же сторону палат виднелись голые деревья небольшого сада, должно быть тенистого в летнюю пору. Над купами деревьев поднимались крест и колоколенка маленькой церквушки, видимо — домовой.
— Мне надобен Еремей Поликарпыч! — окликнул отец Модест парня, заносившего на дощечку грифелем свои подсчеты.
— Изволил в Торжок отбыть, — бойко отвечал парень. — Издалече ли изволите путь держать, господа-бояре?
— Оттуда, где комаров нету, — с сериозной миной изрек отец Модест.
— Милости просим, приказывайте! Я сын его, Никола.
— Я священник Модест, а сие друзья мои — Филипп, Елена и Прасковия. Нелли подпрыгнула в стременах. Ума ли отец Модест вовсе лишился,
называть ее Еленой, когда она в мужском платьи! Однако парень ухом не повел, а лишь, подскочивши к отцу Модесту, почтительно придержал ему стремя, затем испросил благословения, почти одновременно с этим во всю глотку призывая какую-то Арину.
Арина явилась из дверей палат и оказалася старой женщиной, величественной осанки которой не портил самый простой наряд. Почти тут же работники принялись выпрягать лошадку из экипажа, принимать и расседлывать коней.
— Батюшке парадную горницу, гостю его — что рядом, а девам угловую! — беспокоился Никола.