«Что-то зачастил я в Соединенное Королевство», — подумал Сергей Михайлович, наблюдая из иллюминатора самолета «Аэрофлота», совершающего рейс Санкт-Петербург — Лондон, приближение слегка заснеженной посадочной полосы аэропорта «Гатвиг». В самом деле, лишь несколько месяцев тому назад он воспользовался своими старыми связями в Британском музее для получения перевода коптской рукописи, найденной Анной на Святой земле, и вот снова оказался в лондонской подземке, и снова дорога вела его на станцию «Тотенхэм корт роад».
«Хорошо все-таки быть столицей империи, — размышлял он по дороге, — выгодное это дело. Не только Лондон, но и Берлин, и Вена, и Санкт-Петербург с Москвой — их музеи до краев наполнены экспонатами, вывезенными из покоренных стран, и теперь как исследователи, так и туристы ездят любоваться ими к экспроприаторам, а не туда, где они были произведены. Несправедливо это!»
Его нынешняя поездка в Лондон не обещала неожиданностей. Все было, как обычно, однако лишь до тех пор, пока он не попал в музей. Там, против обыкновения, его ждал крайне холодный прием. Для начала профессора, с которым Сергей Михайлович поддерживал дружеские связи и с которым они заранее договорились о встрече, по неизвестной причине в городе не оказалось. Далее Трубецкому лишь с огромным трудом удалось получить разрешение пройти в отдел редких рукописей и ознакомиться с Синайским кодексом. У него сложилось такое впечатление, будто над этим кодексом тряслась вся Британская библиотека. Ему даже сообщили, что за последние двадцать лет манускрипт видели всего три человека, однако Сергей Михайлович был весьма и весьма настойчив и не имел ничего против того, чтобы стать четвертым. Наконец его провели в комнату, где через бронированное стекло он мог увидеть листы предположительно древнего пергамента с заглавными греческими буквами, написанными совершенным каллиграфическим почерком.
Сергей Михайлович немедленно приступил к работе. С помощью специальных приспособлений он внимательно просмотрел состоящую из трехсот сорока семи листов рукопись, убедившись, что она действительно содержит как Ветхий, так и Новый Завет. В то же время даже невооруженным глазом было видно, что листы пергамента прекрасно сохранились, были совсем не истрепаны на нижних углах, не замусолены и не загрязнены пальцами, как это должно было бы быть при тысячелетнем использовании кодекса в богослужении. Тонкий, изумительной выделки пергамент сохранил свою гибкость и нисколько не сделался хрупким — и это по прошествии полутора тысяч лет! Однако от него не ускользнуло, что с книгой обращались небрежно, ибо если средние ее листы были просто в идеальном состоянии, то все начальные и последние, включая листы переплета, были оборваны и, очевидно, утрачены. Как специалист по древним рукописям, Трубецкой знал, что именно такой вид приобретают книги, которые мало читают, но часто употребляют не по назначению — как пресс, например. Сергей Михайлович вдруг вспомнил общепринятую историю, которую каждый желающий может найти как в специальной, так и в популярной литературе, — об открытии Бекендорфом Синайского кодекса. Будто бы после своих триумфальных открытий в Европе, включая датировку Ватиканского кодекса и расшифровку кодекса Ефима Сирина, Бекендорф отправился в Египет, где в монастыре Святой Катерины, в корзине для мусора, случайно обнаружил сто двадцать девять порванных и скомканных листов Синайского кодекса, из которых сорок три ему удалось приобрести. Якобы бестолковые монахи чуть было не сожгли бесценную рукопись в печи. Именно эти сорок три листа стали толчком к последующим двум путешествиям Бекендорфа на Синай и открытиям еще сотен страниц этого же документа, причем третье, и последнее, путешествие было предпринято через пятнадцать лет после первого. «Таким образом, выходит, что первые страницы были найдены в корзине для мусора, а несколько сот последующих — в идеальном состоянии у монастырского эконома. Монахи же то отдавали, то не отдавали эти листы Бекендорфу, который в конце концов старые страницы отвез в Лейпциг, а все остальные — передал России в знак благодарности Александру II за покровительство. Однако как странно: он ведь „открыл“ основную часть рукописи в 1859 году, затем напечатал ее факсимильное издание в 1862, сорвав все возможные аплодисменты, и лишь через семь лет преподнес ее в оригинале своему спонсору и покровителю — самодержцу всероссийскому, получив в обмен потомственное дворянство. Что-то все это дурно пахнет, — подумал Трубецкой. — Странно, что Мюллер не стал настаивать на моей поездке в Лейпциг… Санкт-Петербург, Лондон, затем — Синай, но не Лейпциг. Ведь, по идее, в Лондоне и Санкт-Петербурге листы и фрагменты рукописи были из одной и той же поздней „партии“, а в Лейпциге — те самые сорок три листа из мусорной корзины, обнаруженные первыми… Вот их бы увидеть! Надо будет поговорить об этом с Мюллером. Стоп! — вдруг мелькнула у него мысль. — А если Мюллер здесь нечисто играет и делает все сознательно?» Ему сразу стало как-то противно. Предприятие с изучением Синайского кодекса, которое выглядело вначале как любопытный профессиональный проект, теперь стало попахивать непонятным жульничеством. Сергею Михайловичу нестерпимо захотелось посоветоваться с Анной. Он решил, что сразу по возвращении в гостиницу позвонит ей.
Как оказалось, Анна Николаевна беременность переносила стойко. Ее явно больше интересовал ход расследования Трубецкого, чем собственные проблемы. Выслушав его соображения по лондонской части кодекса, Шувалова вдруг выдвинула и собственную версию происходящего:
— Вот что я тебе скажу, Сережа: внутренний голос подсказывает мне, что ты не случайно мимо Лейпцига пролетел. А не кажется ли тебе, что в Лондоне может быть просто подделка, которую британцам продали большевики, а они, в свою очередь, получили ее в наследство от Романовых, а те — от Бекендорфа? А что, если он просто-напросто заказал изготовление такого манускрипта кому-то из талантливых монахов того монастыря, на что и ушло пятнадцать лет? Я думаю, что ноги от немца растут. Хотя и не исключаю, что и при российском дворе, и при большевиках эти списки искренне считали подлинными. Но вот когда Британский музей распознал подделку — если, конечно, распознал, — было уже поздно… Ну как иначе объяснить, что до сих пор нет ни одного перевода этого кодекса и не проведен углеродный анализ пергамента? Впрочем, я не настаиваю на своей версии. Считай, что это просто женская интуиция.
* * *
Людвиг фон Бекендорф едва сдерживал переполняющие его чувства. В приоткрытую щелочку боковой двери он наблюдал, как тяжелые дубовые двери с противоположной стороны распахнулись и торжественная процессия братьев, одетых в темно-бордовые камзолы, белоснежные, особого покроя фартуки и белые перчатки, проследовала в зал собраний. Во главе процессии шествовал сам Великий магистр, за ним — члены ложи, согласно градусу посвящения. Они заняли свои места за столом, заставленном бокалами с вином и пуншем. Перед Великим мастером лежала открытая Библия, на ней — циркуль, а вокруг — свечи, выстроенные треугольником. Напротив него заняли свои места старший и младший надзиратели, их помощники и стюарты. Церемония открытия ложи началась.
Однако Людвигу не дали подсмотреть, как Великий магистр выполнил предусмотренный обрядом ритуал, затем снял шляпу, ударил три раза деревянным молотком и объявил ложу открытой. Бекендорфа поместили в совершенно темной комнате Размышлений и приказали готовиться, ибо настал столь долго ожидаемый им момент посвящения. Теперь он стоял за дверью зала собраний ложи с завязанными белой шелковой повязкой глазами и обмотанными красной лентой руками и шеей, что являлось символом материального мира и духовного рабства. Сопровождающий его брат осведомился, верит ли он в Бога и имеет ли истинное желание быть принятым, и, получив утвердительный ответ, спросил еще имя и звание, отобрал все металлические предметы, обнажил правое колено, на левую ногу обул специальную туфлю и девять раз постучал в дверь ложи. Оттуда в ответ раздался один удар — их услышали…