– Шестой этаж, – предупредила Катерина и повела Стаса за собой вверх по лестнице. Второй этаж, третий, четвертый – везде одно и то же: по три двери на площадке, пол выложен мелкой коричневой и белой плиткой, местами выбитой, местами доживавшей последние дни. Высокие потолки, высокие окна, закрытые деревянными щитами, из-за которых едва пробивается мутный свет, отчего в подъезде сумрачно, как перед дождем. Стены выкрашены зеленой краской, сверху неистребимая во все времена наскальная живопись – рисунки, признания, проклятья, среди последних много нецензурных. И гул, голоса из-за всех дверей, народ снует по лестнице вверх-вниз – суета и суматоха нон-стоп, точно от подножья к крышке улья поднимаешься.
Добрались наконец, под любопытными взглядами и шепотком за спиной, на который Катерина ни малейшего внимания не обратила. Остановилась у коричневой деревянной двери справа, достала ключ и повернула в замке.
– За мной иди.
Она потянула створку на себя, за дверью оказался длиннющий коридор, в торце он заканчивался двумя белыми дверями, еще череда дверей тянулась справа и слева. Под потолком единственная тусклая лампочка, пахнет пригоревшей едой, табачным дымом и душной кислятиной, точно в общаге. Да это самая настоящая общага и есть, только живут тут не раздолбан-студенты и не вахтовики, а народ самый разный – от младенцев до стариков. Один такой в чересчур длинных для него штанах и когда-то белой майке выполз им навстречу, постоял в дверях своей комнаты, рассматривая в полумраке лица «гостей», ухмыльнулся во весь рот и Стас учуял запах перегара.
– Катерина! Давненько тебя не видно. Нового хахаля привела, смотрю… – Дед осекся, выпрямился, узрев нашивки и петлицы на форме «хахаля», закрыл рот и убрался в свою берлогу, но захлопнуть дверь не успел. Это за него сделала Катерина, от души грохнув на ходу створкой, дед коротко буркнул что-то с той стороны и заткнулся.
Шли дальше, миновали еще две двери, когда коридор сделал неожиданный поворот. За ним оказались еще две двери и общая кухня, Стас разглядел три заставленных посудой стола, огромную плиту с дымящимися кастрюлями и людей. Две пожилые женщины и мужичок немногим моложе завистливого дедка стояли к Стасу вполоборота и смотрели вверх, на что именно – он не видел. Но через мгновение все стало понятно – раздались позывные радиостанции, а следом хорошо знакомый, тревожный и торжественный тенор диктора.
– В течение четырнадцатого октября положение на западном фронте ухудшилось. Превосходящим силам противника удалось прорвать линию нашей обороны. Страна и правительство в смертельной опасности. Наши войска ведут ожесточенные бои на ближних подступах к Москве…
О смысле слов Стас не думал, крутилось в голове одно – ведь из здесь присутствующих никому невдомек, что говорит Левитан из Свердловска, и не потому, что входит в топ-десять тех, чья судьба волнует лично Гитлера, приказавшего повесить его незамедлительно, как только немцы возьмут Москву. «Главный голос страны» тоже оружие, он сейчас сам себе не принадлежит и охраняют его, как и самого вождя, денно и нощно, ибо по приказу Сталина сводки должен читать только этот голос, и никакой другой.
Дальше грянул марш, женщины зачем-то принялись креститься, а мужичок потер ладони, подтянул спадавшие, неуловимо напоминавшие треники полосатые штаны и заявил радостно:
– Ну, вот, я же вам говорил – уже скоро. Москву со дня на день сдадут, и может, уже завтра по радио скажут «гутен морген»… – и осекся, заметив в коридоре Стаса, побледнел, взмок лысиной и убрался с глаз долой совершенно бесшумно и стремительно, точно и не было его здесь. Катерина повернула голову, и по этому движению, по дрогнувшему уголку губ Стас видел, что та едва сдерживает улыбку. Но только на миг, лицо ее снова стало бесстрастным, она кивнула перепуганным теткам и постучала в первую от поворота дверь. Просто постучала, обычно, как делают соседи, зашедшие попросить в долг соль или спички, ней открыли незамедлительно, точно только того и ждали.
Комнат за дверью оказалось две – это единственное, что успел заметить Стас прежде, чем Катерина втолкнула его в крохотный предбанник. Дверь за спиной захлопнулась, лязгнул замок, Стас услышал чей-то донельзя удивленный голос, но слов не разобрал, да и не до того было. Катерина тащила его дальше, вправо, в дверном проеме появился человек, отступил, пропуская «гостя» вперед и перебросился с Катериной парой слов. Стас услышал только вызванное законным изумлением «кто это?» и еще пару наводящих вопросов об умственных способностях Катерины. Та огрызнулась на ходу и следом за Стасом вошла в комнату, вытащила из-под круглого стола стул с высокой спинкой, уселась, откинулась с видимым облегчением и положила ногу на ногу.
Хозяева же напротив – проходить в комнату не торопились, но дверку за собой прикрыли, стали по обе стороны и не сводили со Стаса глаз, и руки держали одинаково – в области брючного ремня за спиной, где надо полагать, у каждого располагалась кобура с оружием. Стас огляделся – комната небольшая, из мебели стол, пара стульев и диван у стены напротив, вместо паркета под ногами обычные облезлые доски, лепнины и прочих изысков не наблюдается, потолок покрыт причудливой формы желтыми пятнами, особенно в углу у окна, завешенного черным одеялом.
Глаза привыкли к полумраку, и теперь Стас рассматривал хозяев. Одежда на них неброская – серая, коричневая, заметно поношенная, но еще крепкая, как и обувь. Оба примерно одного роста, но тот, что справа, покрупнее, рожей пошире и помрачнее напарника, поджарого, но не худого, чем-то неуловимо похожего на таксу-переростка: так же тянет шею и водит носом, точно принюхивается. И оба ведут себя спокойно, не суетятся, не дергаются, с расспросами не лезут, «держат» Стаса, ловят каждое его движение и молчат.
Пауза, пожалуй, что и затянулась, Стас расстегнул шинель и плюхнулся на диван, оказавшись точно напротив Катерины, ухмыльнулся, глядя не нее. А та и бровью не повела, открыла сумку и заглянула в нее с таким видом, точно пудреницу искала, потом проговорила:
– Этот человек останется здесь, пока не придет пора использовать его. Он знает достаточно, чтобы быть нам полезным.
Поднялась, не выпуская из рук сумку, шагнула к двери:
– Пойдем. А ты, Вася, тут пока побудь. Можно не обыскивать, у него ничего при себе нет, я проверила.
От Стаса не укрылась короткая, еле заметная ухмылка на лице широкомордого Васи, он отошел от двери и пропустил Катерину и напарника в коридор, сел на освободившийся стул. Стас глянул на «сторожа», зевнул и принялся изучать орнамент на изрядно потертых зеленых с золотыми вензелями обоях, помнивших, судя по их виду, еще времена царя-батюшки, а сам краешком глаза «держал» Васю с абсолютно рязанской физиономией и короткими пальцами, сжимавшими рукоятку невзначай появившегося на коленях пистолета. Вася, Катя, Коля или как там второго кличут – чисто пионерский отряд, а не разведывательно-диверсионная группа, как она их всех недавно отрекомендовала. Может, врет Катерина? Хотя если вспомнить, как они сюда добирались…
Стас отвернулся, но на черное одеяло смотреть было неинтересно, из коридора не доносилось ни звука, зато за стеной из «тарелки» репродуктора один за другим неслись торжественные и бравурные марши, точно другой музыки в закромах радиостанции и не существовало. Но нет – их череду сменила песня, знакомая, про руки-крылья и пламенный мотор, но странная какая-то, в новом исполнении или… Или это очередной марш, только нацистский, он же «Хорст Бессель», музыку из которого, как шепотом утверждали злые языки, советские композиторы у фрицев и позаимствовали. Стас прислушался, и хоть в немецком был неособо силен, сразу понял, что хор поет не по-русски, в мелодии нет привычного задора и оптимизма, зато в наличии обреченность и отчаянная решимость в намерении идти до конца: