— Тогда мы должны принести землю к ней, — сказал Жак.
— Она слишком слаба, Жак. — Михаил прижимал Рейвен к себе, а на его лице читалась глубокая печаль. — То, что мы сделали, было бессмысленно.
— Нет, это не так, Михаил, — сказал Жак.
— Я был таким себялюбивым с ней, да и все еще таким остаюсь. Я должен был позволить ей обрести покой, но не смог. Я бы последовал за ней, Жак, но сомневаюсь, что смог бы спокойно покинуть этот мир.
— А как же мы все? Она наш шанс, наша надежда. У нас должна быть надежда, Михаил. Без нее никто из нас не продержится долго. Мы верим в тебя, верим, что ты найдешь ответ для всех нас. — Жак остановился возле двери, ведущей из подвала. — Я подготовлю матрас. С Байроном и Эриком мы наполним его самой плодородной землей, какую только сможем найти.
— Они питались?
— Ночь только началась, у нас еще много часов впереди.
В подвале они соорудили целебную кровать с помощью трав и благовоний, покрыв матрас трехдюймовым слоем земли. И снова Рейвен и Михаил устроились рядом, ее голова лежала на его груди, его руки крепко обнимали ее. Жак обложил Рейвен землей так, чтобы она облегала все изгибы ее тела. Сверху их тоже укрыли тонким слоем земли, как одеялом, добавив простыню, чтобы Рейвен ощущала привычное прикосновение хлопковой ткани.
— Не позволяй ей двигаться, Михаил, — напомнил Жак. — Хотя раны закрываются, она все еще теряет кровь. Не так много, как раньше, и через пару часов мы сможем дать ей еще.
Михаил прикоснулся щекой к ее шелковистой голове, утомленно закрывая глаза.
— Иди и найти питание, Жак, ты валишься с ног, — пробормотал он еле слышно.
— Я пойду, когда вернутся остальные. Мы не оставим тебя и твою женщину без защиты.
Михаил пошевелился, словно в знак протеста, но затем нашел в себе силы усмехнуться.
— Напомни мне отвести тебя в сторонку и преподать пару уроков, когда мне станет лучше.
И он заснул под тихий смех Жака, звучавший в ушах, сжимая Рейвен в объятиях.
Ливень перешел в мелкий дождик, ветер утих, разогнав грозовые тучи. Еще несколько раз содрогнувшись, замерла земля. Кошки, собаки и домашний скот успокоились. Дикие животные укрылись от бури.
Пробуждение Рейвен было медленным, болезненным. Прежде чем открыть глаза, она попыталась сообразить, где она и что с ней. Она была ранена, она должна была умереть. Она в объятиях Михаила, их ментальная связь сильна, как никогда. Он отодвинул ее от края смерти, а потом разрешил уйти — только если он пойдет вместе с ней. Она слышала звуки дома, скрипы над головой, успокаивающий шелест дождя, барабанившего по крыше, стучавшего в оконные стекла. Кто-то ходил по дому. Если бы она приложила больше усилий, то смогла бы определить, кто это и в какой части дома он находится, но это казалось слишком обременительным.
Медленно она прокрутила в уме весь ужас произошедшего. Запертая в ловушку роженица и жаждущие крови фанатики. Лицо Джейкоба, когда он с силой швырнул ее на землю и разорвал на ней одежду.
Тихий встревоженный крик Рейвен заставил Михаила обнять ее еще крепче, уткнуться подбородком в ее макушку.
— Не думай об этом. Позволь мне погрузить тебя в сон.
Она прикоснулась к его шее, нащупывая пульс.
— Нет. Я хочу вспомнить, покончить с этим раз и навсегда.
Она была взволнована, как никогда.
— Ты слишком слаба, Рейвен. Тебе потребуется еще много крови, много сна. Раны были слишком серьезны.
Она хотела подвинуться к нему, лишь слегка шевельнулась, и боль сразу вцепилась в нее клещами.
— Я не могла дотянуться до тебя. Я пыталась, Михаил, ради той женщины.
Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал их.
— Никогда больше, Рейвен, я не подведу тебя. В его сознании и сердце было куда больше боли, чем в ее теле.
— Я сама решила пойти за ними, Михаил. Сама впуталась во все это, чтобы помочь той женщине. Я знала, на что способны эти люди. И сознательно пошла на это. И я не обвиняю тебя, пожалуйста, не думай, что подвел меня.
Говорить было трудно. Хотелось спать, впасть в благословенное забытье, чтобы перестать чувствовать онемевшее тело и сознание.
— Позволь мне помочь тебе уснуть, — прошептал он тихо.
Его голос ласкал, губы нежно перебирали ее пальцы.
Рейвен медлила: ей не хотелось показывать свой страх. Как это возможно, что она все еще живет? Как? Она вспомнила ту ужасную минуту, когда Джейкоб вцепился ей в грудь. Своими погаными руками. От этих воспоминаний по коже побежали мурашки. Ей захотелось вымыться, тереть кожу до тех пор, пока она не сотрется. Его лицо — злобное, как у дьявола, сумасшедшее. Она вспомнила каждый удар ножом, наносивший смертельную рану.
Буря, землетрясение, молнии, гром. Волки, выскочившие перед Саммерсами и Гансом. Откуда она все это знает, так отчетливо видит в своем сознании? Перекошенное от страха лицо Джейкоба, его расширенные от ужаса глаза, нож, торчащий из его горла. Почему она не умерла? Откуда она все это знает?
Ярость Михаила. Она была невообразимой, нечеловеческой. Ничто не могло сдержать его бешенство и гнев. Он исходил из него, подпитывая бурю, земля начала вздыматься, а вспышки молний — ударять в землю, пока не пролился дождь.
Это было на самом деле или это часть какого-то вселяющего ужас ночного кошмара? Но она знала, что все это было на самом деле и что она была близка к какой-то страшной правде. Но боль была такой невыносимой, что у нее просто не осталось сил, и Михаил оказался ее единственным утешением. Ей хотелось вернуться назад, в убежище, которое он ей предлагал, и просто позволить ему защитить ее, обезопасить, пока она вновь не станет сильной. Но Михаил ждал, позволяя ей самой сделать выбор. Он дарил ей тепло, любовь, близость, но все равно что-то удерживал внутри, подальше от нее.
Рейвен закрыла глаза, сосредотачиваясь и вспоминая.
Михаил, внезапно оказавшийся рядом. Боль и страх в его темных гипнотизирующих глазах. Его руки, притягивающие ее. Его сознание отыскивает ее, приказывает ей остаться, якорем удерживает ее на земле, в то время как тело ее умирает. Там же был его брат и много его людей. Что-то вошло к ней в живот, что-то, казалось, прокладывало путь в ее теле, теплое и живое. Низкое, успокаивающее пение, заполнившее воздух вокруг.
Тревога исходила от людей Михаила, чья кровь, теплая, сладкая, придающая сил, вливалась в ее тело, в ее органы, восстанавливая мышцы и ткани. Но вливалась не в вену, а...
Рейвен замерла, ее сознание было настолько поражено, что тоже оцепенело. Дыхание покидало ее.
Не в первый раз.
Всплыли и другие воспоминания: доводящая до безумия манера Михаила питаться, его рот, жадно прижатый там, где билось ее сердце.
— О боже! — вырвалось у нее как подавленный протест.