Сянь слушал Лешину речь с нетерпением и досадой.
— Бред! Твой папа, при всем уважении, постороннему человеку помогать никогда не станет. И вообще…
— И вообще, может, вы их напрасно боитесь. Мафия не всесильна, — наставляющим тоном продолжал Лешка. — А папе я скажу, что вы мне помогли тогда на перекрестке, а теперь на вас наехали какие-то бандиты. Папины друзья из ФСБ вас прикроют…
Сянь застонал.
— Всё, хватит! Говори кому хочешь и что хочешь, только убирайся отсюда!
— Ну как хотите, — буркнул Лешка, обиженный упрямством и трусостью целителя. — Все, что мог, я сделал.
— Я тебе очень благодарен, а теперь ступай!
Лешка развернулся и направился к метро. Однако, отойдя метров на двадцать от перекрестка, вернулся обратно и спрятался на своем прежнем месте за рекламным щитом. Оттуда отлично просматривался весь перекресток. Но целителя на нем уже не было.
«Черт, упустил! — разочарованно подумал Лешка. — Стоило отойти на полминуты…»
— Почему ты еще здесь, дубина?! — рявкнули прямо над ухом.
Леша подпрыгнул, развернулся и увидел за спиной злющего Виктора.
— А… а я думал, что вас уже забрали…
— Какого дьявола ты не уходишь?
— Я подожду, пока приедут ваши бандиты.
— Зачем они тебе?!
— Да так… Ну ладно, скажу. Я хочу записать номер их машины. Папиным друзьям из ФСБ будет потом легче работать. Просто пробьют по базе данных…
Сянь схватил Лешу за плечи, свирепо встряхнул, потом отпустил. На его лице проступила покорность судьбе.
— Ладно, — устало произнес он уже без гнева. — Пошли отсюда.
— Так вы решили их не ждать? — обрадованно воскликнул Лешка. — И правильно! Пошлите подальше этих отморозков! Я как раз хотел вам предложить…
— Они уже близко, — тихо произнес Виктор. Что-то было в его тоне, от чего Лешка мгновенно заткнулся. Быстрым шагом они вдвоем покинули остановку и затерялись в толпе у метро.
Через полминуты после их ухода напротив остановки затормозил черный джип.
— Я тебе, Люда, тысячу раз говорила — в этот суп лавровый лист не добавляют! Взрослая ведь женщина, пора бы и готовить самой научиться, а как была безрукой, так и осталась…
Ники, как раз входившая в прихожую, чуть не выскочила обратно на лестничную площадку. Приехала бабушка. Как всегда, не вовремя. Вовремя она только уезжала. Ники тяжело вздохнула, прикрыла за собой дверь и принялась медленно развязывать шнурки. В воздухе висел особый «бабушкин» запах гнилой ветоши, который не выветривался потом часами.
— Вероничка, ты? — В дверях кухни появилась мама. — Хлеба купила?
— Купила, — хмуро ответила Ники. В присутствии бабушки мама становилась какой-то пришибленной, как будто уменьшалась ростом. Она даже говорила тише и печальнее.
— Беги поздоровайся с бабушкой.
— Уже побежала, — буркнула под нос Ники. — Поскакала.
— Небось не торопится, — тут же донесся с кухни язвительный голос. — Никакого уважения к старшим…
Ники точно не знала, кем бабушка была до пенсии, — не иначе как завучем. Строгая властная старуха, худая, с крашенными в пепельно-русый цвет волосами, с железным здоровьем и привычкой мотать нервы родственникам. Ники все время мерещилась на ней военная форма. Чем жила бабушка на пенсии, Ники тоже не знала. Сериалов она не смотрела и вообще к телевидению относилась с брезгливым презрением, женских детективов, как и других книг, не читала, к религии была глубоко равнодушна. Бабкиной религией был порядок в самом широком смысле слова. Порядком являлось то, что бабушка считала «по жизни правильным». Все остальное подлежало осуждению и искоренению.
В жизни Ники и ее матери неправильным, по мнению бабушки, было все. Коренная, изначальная ущербность была в том, что Ники росла без отца. А мать, которой, как говаривала бабушка, нельзя было доверить и кошку, окончательно испортила дочь неправильным воспитанием. И если бы не ее, бабкины, мудрые наставления, то семью Покрышкиных давно бы уже постиг полный крах.
Ники прошла в кухню, угрюмо поздоровалась, с ходу сунулась в кастрюлю. И тут ее ждало разочарование — там булькала какая-то странная жижа с желтыми кусочками, и запах у нее был такой же гнилостный и чуждый, как и у всего, что исходило от бабки.
— Бабушка принесла овощное рагу, — объяснила мама. — Очень вкусное.
— Хоть поедите по-человечески, — покровительственно заметила бабка. — Вечно, как сюда ни приедешь, у вас в холодильнике хоть шаром покати.
— Я не буду ужинать, — сердито сказала Ники.
Мама страдальчески заломила брови.
— Как это — не будет? — всполошилась бабка. — Что значит «не будет»?! Я не знаю такого слова! Велено есть, значит, ешь!
— А я не хочу есть эту смесь! — уперлась Ники. — Это какая-то грязь из болота!
Мама испуганно взглянула на Ники, безмолвно призывая опомниться. Сама она никогда не противоречила бабушке. Безропотно со всем соглашалась. А когда бабка уезжала восвояси, делала все по-своему.
Ники лицемерить не умела и учиться этому не собиралась. На нее опять накатил приступ нелепого упрямства. Впрочем, протест зрел уже давно. Времена, когда Ники искренне страдала от своей хронической неправильности и старалась быть «хорошей девочкой», давно миновали.
— Я сказала — ешь!
— Ешьте сами! Пахнет, словно там лягушка сдохла!
Бабка побагровела.
— Вот, полюбуйся! — завела она, обращаясь к матери Ники, как будто самой Ники здесь и не было. — Готовь тут, вези через весь город для единственной внучки, а она еще и нос воротит! Плоды уличного воспитания! Безотцовщина! Она колонией для несовершеннолетних кончит, помяни мое слово!
Ники подмывало выскочить из кухни, треснув дверью так, чтобы с потолка осыпалась вся краска. Но она молча слушала брань и не уходила. Ей казалось нечестным оставлять маму один на один с разбушевавшейся бабкой.
— Вероника, извинись, вымой руки и садись ужинать, — устало сказала мама.
— Ишь, стоит, зыркает! — разорялась бабка. — Патлы во все стороны! Вылитый беспризорник! Хамкой родилась, хамкой и помрет!
Бабушка считала, что девочке положено ходить с аккуратной строгой косой на прямой пробор. Самовольной стрижки она внучке так и не простила.
— Я еще короче подстригусь, — мстительно улыбаясь, заявила Ники. — Побреюсь под машинку налысо. А на голом черепе сделаю татуировку «скорпион».
— Делай! Изуродуй себя совсем! Боже ты мой, что за дом такой! Ноги моей здесь не будет!
«Хорошо-то как!» — чуть не сказала Ники, но наткнулась на сердитый взгляд матери.