– Какво тырсете? (Что ищете?)
– Наташа. Тут живет Наташа? – оживилась Елена, обрадовавшись появлению этой женщины.
– Да, тука живее. – И тут женщина неожиданно переключилась на русский: – Она уехала. Говорят, к приятелке, в Алманию.
– Куда?! – хором спросили Вьюгины.
– В Алманию, то есть в Германию…
– К какой еще приятельнице?! – удивилась Елена. – Когда?
– Преди едва седмица (неделю назад). Тя оставила ключове за Нуртен и заминала за Германия.
Спустя несколько минут к воротам подошла еще одна женщина с очень серьезным лицом. В отличие от первой, эта была одета побогаче и почище. В толстом вязаном жилете до колен, в темно-синих шароварах и красивом красно-синем узорчатом платке, стянутом узлом на затылке. Окинула приезжих строгим взглядом с головы до ног.
– Вы – майка и баштата на Наташа, так? (Вы мама и папа Наташи?) Меня зовут Нуртен. Дождь вали! Пойдемте, я открою вам кышту. (Пойдемте, я открою вам дом.) – Это куче, Тайсон. Хубово куче. Никого не пускат. (Хорошая собака. Никого не пускает.) Ваша доштеря работала у мен. (Ваша дочь работала у меня.)
– И кем же она у вас работала? – Елена почувствовала, что ноги не слушаются ее. Она так долго искала эту Страхилицу, что теперь, когда она стояла возле дома, где, по сведениям, полученным в полиции, должна была проживать ее дочь, силы оставили ее. Она очень волновалась. И в том, что Наташа забралась в такую глушь и предпочла жизнь в маленькой болгарской деревне родной Москве, она винила исключительно себя и мужа.
– По хозяйству помогала.
– Домработница, что ли?! – ужаснулась она.
Они прошли мимо лаявшего пса по дорожке, остановились возле кривых, опасных ступенек, ведущих на маленькую террасу, выложенную кусками разноцветной плитки. Маленький домик, выкрашенный белой краской, четыре окна, низкая дверь с замком.
– Заповядайте (приглашение войти). – Нуртен распахнула дверь.
– Костя, смотри, не ударься головой. Видишь, как низко…
– Вы из России?
– Да, из Москвы. Вот, ищем Наташу. Понимаете, – говорила она, входя в маленькую кухню и удивляясь тому, что центральное место ее занимала большая дровяная печь, от которой шла выкрашенная в коричневую краску труба. Эта труба проходила над головой вдоль всей кухни и выходила в отверстие под потолком. – Понимаете, у нас был конфликт.
Она решила разговаривать с этой женщиной, которая, возможно, была единственным человеком, приютившим Наташу, помогла ей открыто.
– … Конфликт. И Наташа уехала. Мы долго искали ее. Это оказалось довольно трудным делом. У нее ведь документы просрочены.
– Аз разбирам. (Я понимаю.)
Нуртен, заглянув в маленький навесной шкафчик и холодильник, сказала, что сейчас придет, и ушла.
– Костя. И наша дочь вот здесь живет?! – Лена села на стул и закрыла лицо руками.
– А что? Люди везде живут. Не самое плохое место, между прочим, – ответил бледный, с потухшим взглядом, Константин.
Он-то точно знал: в том, что дочь сбежала, виновен только он. Она испугалась, что в Москве ей жизни не будет, что он, ее отец, просто замучает ее упреками. К тому же она – девочка ответственная и решила, что непременно должна вернуть им деньги, которые им пришлось выложить цыганам. Вот только интересно, как она здесь, в этой деревне, решила зарабатывать деньги? Чем? Помогать по хозяйству этой симпатичной турчанке? Подметанием и стиркой много не заработаешь. – Здесь красиво, ты не заметила, Лена? Тихо. Если бы я оказался на ее месте, поступил бы точно так же. Я только не понял, куда она отправилась?
– Вроде к подружке, в Германию. Скажи, Костя, ты слышал когда-нибудь, чтобы у нее были подруги в Германии?
– Нет, ты же отлично знаешь!
– Думаешь, она снова в кого-нибудь влюбилась?
– Не смешно.
Вернулась Нуртен. В руках ее был пакет, из которого она достала банку, какие-то свертки.
– Кисело мляко, сирене (брынза), захар, кофе, хляб. – Женщина принялась накрывать на стол. Откуда-то появились маленькие чашки, тарелочки, сахарница.
– Здесь брынза – основной продукт, – заметил, вздыхая, Константин.
За те три года, прошедших с той поры, когда в их семье произошла эта трагедия с Наташей, он сильно постарел, поседел. Ему было ужасно стыдно за то, что в то время, когда они занимались поисками Наташи в Варне, он действительно больше думал о потерянных деньгах, нежели о дочери. Он был почему-то уверен, что с ней-то теперь все будет хорошо, она поправится, придет в себя, и вся эта история с Тони и с ее странным замужеством забудется. А вот денег теперь не вернуть! В те дни, когда он в сердцах отправлял из Москвы в Болгарию крупные суммы, он знал, что они идут на лечение дочери, на решение каких-то ее проблем, в это, во всяком случае, ему хотелось верить. Но когда все закончилось, им удалось вырвать Наташу из рук преступников и он увидел ее, прежнего чувства страха за дочь, за ее жизнь в его душе уже не осталось. Вместо этого в его сердце поселилась глухая злоба на каких-то посторонних людей, которые присвоили себе эти деньги, и досада на дочь, что это из-за нее, из-за ее легкомыслия он лишился таких денег. Тем более что бо́льшая часть была взята им в долг, и его надо было отдавать…
И Наташа поняла это. По его взглядам, по отрывистым фразам, по упрекам, готовым сорваться с его языка. Она не пожелала жить с родителями, которые теперь будут изводить ее напоминанием о черной странице ее жизни и, чтобы спастись от этого кошмара и, возможно, от надвигавшейся депрессии, решила переждать этот эмоциональный шторм в тихом месте. Один на один со своей болью и стыдом.
– Вероятно, она поехала на заработки, – произнес он, чтобы хоть что-то сказать.
– Да как же она могла уехать, когда у нее виза просрочена? Чтобы поехать в Германию, ей нужна шенгенская виза. А чтобы получить ее, у нее должно быть все в порядке с документами. Я уж думаю, не связалась ли она снова с этим Тони? – И тут, вспомнив, что рядом Нуртен, она, извинившись, спросила ее: – Скажите, она здесь жила одна или с молодым человеком?
– Сама, – ответила Нуртен, опуская в каждую чашку с холодной водой и кофе примитивное приспособление для варки кофе – соединенные изолентой две чайные ложки с проводом – своеобразный кипятильник. – Она живела тука сама. (Она жила здесь одна.)
– Хорошо хоть так, – немного успокоилась Елена. – Значит, хотя бы на это у нее ума хватило – не возвращаться к этому Тони. Спасибо, Нуртен, за кофе. Так хорошо пахнет! И брынза тоже выглядит аппетитно. Скажите, здорова ли была моя дочь?
– Здрава.
– У нее были проблемы с волосами. – Лена, как могла, показала на себе.
– Коса-то? Хубова коса (хорошие волосы). Всичко нормално.
– А это точно, что она уехала в Германию?