После того, как Герман произнес несколько фраз обо мне (прозвучало мои имя и слово, похожее на «русс»), человек в плаще, вероятно инспектор, взглянул на меня с любопытством.
– Инспектор Крулль спрашивает у Софи, когда она в последний раз видела своего садовника, Уве Шолля, – перевел Герман.
– И что она отвечает? – Я вся напряглась.
И тут я поймала взгляд Сони. Она словно умоляла меня молчать. Хотя можно было и не умолять…
– Она говорит, что видела его в последний раз несколько дней тому назад, в домике для садовника – он спал мертвецким сном. Ты можешь это подтвердить?
– Могу. Он пил, Соня сказала мне – она ужасно сожалеет о том, что приняла его на работу. Что он не выполняет своих обязанностей и создается такое впечатление, будто он просто нашел теплое место с ночлегом и бесплатной кормежкой. – Я подошла к ответу творчески.
Потом инспектор говорил довольно долго, отчего лицо Сони то и дело меняло выражение. Когда он закончил говорить, она смотрела на меня уже с выражением смертельного ужаса на лице.
– Что случилось, Герман? Что он такого ей сказал? – Мы с Германом стояли чуть поодаль от Сони, и я очень надеялась: то, что он переводит мне, до Сони все-таки не долетает.
– Он сказал, что у него имеются сведения, полученные от непосредственного свидетеля, который… которая утверждает, что садовник замерз в морозильной камере. И что узнала она об этом от тебя, Наташа, – приглушенным голосом переводил Герман.
Я почувствовала, что краснею. Конечно, речь шла о Розе, и именно она была той свидетельницей, о которой шла речь, больше не о ком было так сказать. Значит, Роза прямиком отсюда отправилась в полицию. Что ж, она, вероятно, правильно поступила, обезопасив себя. К чему ей все эти садовники, трупы и куклы на чердаке, если она может спокойно уволиться и забыть об этом кошмаре? У нее-то все документы в порядке, не то что у некоторых! Вот только я оказалась плохим психологом, раз не просчитала заранее этот ее поступок. Я рассказала ей о замерзшем садовнике исключительно для того, чтобы она испугалась и ушла из этого дома, не подвергала бы себя дальнейшему риску. Ушла – и все. Без последствий. Я и предположить не могла, что в ней проснется гражданская совесть и она отправится в полицию – закладывать Соню (а может, и меня?). Вот и делай после этого людям добро!
Неожиданно Соня направилась ко мне. Выражение лица свидетельствовало о ее сильнейшем волнении. Она шла мне навстречу так, словно вокруг нас не было ни единой души, только она и я. Приблизившись ко мне, она произнесла с чувством, так, словно от этих ее слов зависела вся моя дальнейшая судьба:
– Еще не поздно подписать те документы, которые находятся у тебя. – Она не сводила с меня немигающих глаз. – Ты поняла меня?! Они расспрашивают меня об Уве, но я не знаю, где он. И о той информации, что касается его исчезновения, мне тоже ничего не известно.
Она явно предупреждала меня этими словами:
– Подпиши все документы, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;
– Молчи об Уве, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения;
– Не будь дурой, и визит полицейских не будет иметь к тебе никакого отношения.
Я поняла все то, о чем она хотела меня предупредить, но и доставать из-под майки документы и подписывать их прямо на глазах у присутствующих казалось мне так же нелепо. Ведь если эти документы действительно могут помочь мне упрочить свое положение в этой стране, то какая разница, когда я их подпишу – сейчас или, скажем, через полчаса, когда полицейские удалятся? Другое дело, что они могут потребовать дать им мои документы!
Комиссар окликнул Соню, она резко повернулась и пошла на прежнее место, где стояла, чтобы продолжить отвечать на его многочисленные вопросы.
Ситуация была идиотской. Я еще подумала тогда, что, если бы не было – вообще! – Уве, этого садовника, то и о полицейского тоже не было бы. Не стала бы Роза рассказывать в полиции о макете и проявлениях безумства своей хозяйки. А то все крутится как раз вокруг этого Уве, этого пьяницы, которого мы благополучно, как мне казалось, похоронили на дне котлована.
Я посмотрела на Германа. Он, в свою очередь, не сводил озабоченного взгляда с Сони. Он-то, в отличие от меня, понимал, о чем идет речь!
Склонившись ко мне, но по-прежнему продолжая следить за Соней, он спросил меня вполголоса:
– Она говорит, что ты – ее близкая подруга, проживаешь в Болгарии. Она говорит о тебе очень хорошо, как ни странно.
– А они не спрашивают у нее, есть ли у меня виз…
– Тс… – оборвал он меня, сверкнув глазами. – Думаю, сейчас этот вопрос интересует их меньше всего. Ваша служанка, Роза, считает, что Софи убила садовника. Это серьезно! Они говорят о том, что скоро приедут эксперты, чтобы осмотреть дом и морозильную камеру. Наташа, приготовься, сейчас вопросы начнут задавать тебе!
На мой допрос ушло совсем немного времени. Герман переводил вопросы, я отвечала, и он переводил мои ответы уставшему, засыпавшему на ходу комиссару Круллю.
– Давно ли вы гостите у фрау Бехер?
– Видели ли вы в доме садовника по имени Уве?
– Знаете ли, в каких отношениях фрау Бехер была с господином Уве Шоллем?
– Видели ли вы, кто и когда передавал семена цветов господину Уве Шоллю?
Понятное дело, я ничего не знала, не видела, разве что какого-то парня в синем комбинезоне с бутылкой виски в руке. Я чувствовала на себе благодарный взгляд Сони. И в который уже раз мне казалось: все, что со мной сейчас происходит, – нереально. И я не понимала, как могло случиться, что я во второй раз в своей жизни так по-крупному влипла в криминальную историю?
Еще мне казалось, что Соня бросает на меня какие-то странные взгляды. То ли с жалостью, то ли с сожалением смотрит на меня. Но то, что голова ее по каким-то причинам дала сбой, чувствовалось во всем. Ну не было логики в ее поведении, не было – и все тут!
Как ни странно, но комиссар и полицейские, дождавшись прибытия экспертов, уехали. Предполагалось, что они еще вернутся.
После того, как Соня, проводив их, вернулась в дом, она набросилась на Германа, стала по-немецки бросать ему в лицо какие-то явно нелицеприятные реплики.
– Соня, ты почему кричишь на моего гостя?!
– Просто объясняю ему, что это – мой дом и ему здесь делать нечего! И что ты, Наташа, не из тех девушек, которыми можно попользоваться и выбросить!
– Ты что, с ума сошла?!
– Я должна с тобой поговорить, а этот тип мне мешает! У нас с тобой проблемы, Наташа, и я не желаю, чтобы какой-то проходимец вмешивался в наши дела. Я должна срочно, слышишь, срочно с тобой поговорить!
– Я уйду только тогда, когда Наташа сама это мне скажет, – сказал невозмутимый Герман. – И, пожалуйста, не вмешивайте ее в свою историю с исчезновением садовника. Вы же прекрасно знаете, какое у нее положение. И просто удивительно, что комиссар не заинтересовался ее документами. Вероятно, его больше всего занимала ваша личность, фрау Бехер!