“Как бы хорошо было развернуться и зазвездить ему в зубы”, – подумал Артём без обиды.
И чтоб окончательно себя ублажить, неожиданно решил: “А я в библиотеку пойду! И никто и не заметит, что нет меня…”
За всё время своего срока Артём ещё ни разу не был в библиотеке и пребывал в уверенности, что туда так просто не попасть.
Но нет, никто его не остановил.
Он прошёл в читальный зал – там сидели то ли лагерники, то ли вольнонаёмные, листали журналы, на Артёма никакого внимания. Всё было так обыденно – и поэтому удивительно.
Артём подошёл к заведующему библиотекой – судя по внешнему виду, священнику.
– Добрый день, молодой человек, – сказал он. – Что желаете? Вы, как я понимаю, ещё не записаны здесь?
– Нет, я впервые, – тихо ответил Артём, даже поёживаясь от удовольствия.
– Какая рота?
Артёма быстро оформили и завели на него отдельный формуляр.
– Мне бы стихов, – сказал Артём так, словно просил конфет.
– Чьих? – спросил его библиотекарь.
– А любых, – всё тем же счастливым шёпотом ответил Артём.
Ему и принесли – несколько рваных книжиц: Некрасов, Надсон, том из собрания Брюсова, стопку “Красной Нови”, ещё что-то с разнокалиберными буквами, то сидящими, то стоящими друг у друга на головах.
Сел возле окна. К окну прилетела чайка, постучала клювом: дайте корма. Приглядывалась наглым глазком.
Артём даже не стал читать всё, а просто листал и листал все эти журналы и книжки – прочитает две или три строки, редко когда целое четверостишие до конца – и снова листает. Как будто потерял какую-то строку и хотел найти.
Без смысла повторял одними губами стихотворную фразу, не понимая её и не пытаясь понять.
“…Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?..” – шептал Артём, и лицо его было таким, словно он произносил вслух изначально неразрешимую задачу по геометрии.
И не заметил бы, как начало вечереть, – голод о себе напомнил.
Так и вышел с этой строкой на улицу: “…чьи ноги… по ржавчине… нашей… тьфу ты. Ноги какие-то, ржавчина. Что я скажу Борису Лукьяновичу? А скажу что-нибудь. Пойду-ка я лучше куплю себе мармелада к вечернему чаю…”
Ларёк в кремле был уже закрыт.
В тот, за пределами кремля, магазин, куда Артём уже повадился ходить, он не решился отправиться – путь пролегал мимо спортсекции, могли заметить – неудобно же.
Артём вспомнил, что здесь имелся ещё один магазин – “Розмаг” на причале, в торце Управления СЛОНа: он его заметил, когда ходили с Борисом Лукьяновичем к Эйхманису.
Торговали там, правда, только для вольнонаёмных, конвойного полка и чекистов – но Артём почти как вольный себя и чувствовал – после библиотеки… по крайней мере, очень хотел это почувствовать и рад был обмануться.
В пропуске у него значилось, что ему запрещён выход к морю, – но он же не к морю, он в Управление, где и так уже бывал.
Этот “Розмаг” был побогаче: у Артёма на миг дыхание перехватило от вида печёнки – ах, как хочется жареной печёнки! – сливочного масла, копчёной колбасы, коробок с чаем.
Впрочем, вида показывать было нельзя, и он поспешил к прилавку; впереди стоял только один красноармеец из роты охраны, продавец насыпа́л ему леденцов и на Артёма не смотрел.
Когда красноармеец, пересыпав леденцы в карман, вышел, Артём решительно ступил к прилавку, но не успел открыть рот, как продавец его осадил:
– А ты откуда, парень?
– Освобождён по амнистии, остался вольнонаёмным! – вдруг браво соврал Артём, чего не ожидал от себя и мгновение назад. – Будем знакомиться! Леденцов хочу.
На самом деле он хотел печёнки, но её покупка показалась Артёму куда более серьёзным шагом – который немедленно бы вскрыл его обман, а леденцы – что леденцы, ерунда.
Кажется, во всём этом был смысл, потому что продавец, на лице которого, с подзастывшей ухмылкою, ещё читалось некоторое недоверие, бросил на весы оставшиеся леденцы вместе с бумажкой, на которой они слипшейся гурьбой лежали.
– Вообще мы закрылись уже, – сказал продавец, втайне недовольный собой.
– Спасибо! – поблагодарил Артём, скорей подсовывая деньги, чтоб продавец, упаси Бог, ничего не спросил: скажем, документ или хотя бы место работы.
Но так и случилось: подавая сдачу, продавец, всё сильнее хмурясь, поинтересовался:
– А куда нанялся-то?
Артём протянул ладонь под сдачу, которую продавец никак не выпускал из своей лапы.
– На Заячий остров, – ответил он, изо всех сил улыбаясь.
– И чем занимаешься?
Артём, продолжая улыбаться, прихватил за кончик бумажный рубль и потянул на себя. Продавец ослабил хватку.
– Шиншилловых зайцев развожу, – сказал Артём, оглянувшись на входе. – Соловецкая порода! Питаются одними каэрами!
На улице, прикрыв дверь, не выдержал и засмеялся.
“Ай! – восхищался. – Ай, какой я!”
Сунул леденец в рот и, в один мах раскусив его, залюбовался на вечернее солнце и золотые воды: такая сладость была во всём.
Где-то поблизости раздался выстрел.
Артём вздрогнул.
Ему не понадобилось времени, чтоб понять случившееся: оно настигло его разом и наверняка.
Под магазином была тюрьма. Туда сажали за самые злостные нарушения режима. И там же время от времени расстреливали.
Расстрел так и называли на Соловках – “отправиться под размах” значило: “под «Розмаг»”.
Солнце светило, и кричали чайки, и шумел залив.
Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?
Леденец был огромный, отвратительный и липкий. Он заполнял весь рот. Артём явственно почувствовал, что у него кусок мыла во рту.
* * *
Его подняли ночью – стук в дверь был ужасным, Артём никогда бы не подумал, что по́том можно покрыться так быстро.
Или он спал уже мокрым?
Только присев на кровать, понял, что, если б пришли за ним, вести под размах, никто б так бережно, хоть и настойчиво, стучаться не стал – дверь же не запиралась.
– Кто там? – ссохшимся со сна голосом спросил Артём.
Осип спал как ни в чём не бывало. Он на ночь съел все леденцы, которые Артём ему с удовольствием отдал.
– Это я, – отозвались из-за дверей, не называя имени, но Артём и так догадался: Борис Лукьянович.
Поскорей открыл.
– Артём, извините, бога ради, но я ничего не могу поделать. Нам надо идти. Собирайтесь немедленно.
– Что такое? – Мало того что Артём был весь взмокший, у него ещё и сердце поскакало, как мяч, больно задевая о все рёбра.