— Какие же правила мы с тобой нашли?
— Лисовы.
— Они нам не подходят. Мы не можем так жить.
— Я знаю. Печальная истина заключается в том, что я потерял дом, а ты никогда и не имел его. Но теперь это не важно.
Слева вздымался щетинистый бок Манкастерова холма. Высокий западный склон бросал на железную дорогу и на паровозик свою холодную тень, покуда тот проходил мимо в сторону Миртуэйта, откуда до конца пути оставалось всего три мили.
— Я помню бабочку, которая долго билась на оконном стекле. Так вот один белохалатник увидел ее, открыл окно и выпустил ее на воздух. Он пришел, чтобы бросить меня в железный бак. Как ты это объяснишь?
— Эта бабочка отложила яички, а из них вывелись гусеницы, которых ты съел. Помнишь?
Церковный холм. Кривой утес, пыхай-пыхай паровоз.
А позади, на склоне — поглядите-ка! — там кролики, которые — да-да-да! — недаром у них есть глаза! — сели, поглядели мгновение на паровоз, да и юркнули по своим норам — видите рыжие пятна у них на загривке? Вообще-то летом кролики привыкают к паровозам, но, быть может, эти кролики еще не родились, когда завершился летний сезон туристских походов, бумажных отходов и прочих докучных вещей.
Зяблик с синей головкой и фиолетовой грудкой взмахнул своими белыми крылышками и исчез в можжевельнике. Вон там сорока скачет, тараторя, а Чумные Псы — Чумные Псы едут к морю. Желтая там пена, как у торта хваленого, а Чумные Псы — едут к дому у моря соленого. Удалось ли бы вам или мне ускользнуть из Эскдейла и проскочить в Равенгласс, если бы две тысячи десантников искали нас под каждым камнем? Мне бы вряд ли. Слава же Рафу с Шустриком! В конце концов, нет ничего лучше славного поражения.
— Раф, чуешь соль?
— Я слышу крики чаек. Как быстро люди тут все переменили, даже холмы, а?
Едем вдоль залива, быстро мелькают черно-белые сорочаи, машут заостренными крыльями и тревожно кричат на лету, медленно шлепает по воде старая, одинокая цапля. Неужели я вижу лиса, а то еще и Кифа на розовом облачке? О нет, прошу прощения, должно быть, мне брызнули аэрозолем в глаза, а все же давайте пропоем им славу. Прочь из ада, в желоб не надо, с поездом охнем, на дождике сдохнем… Впрочем, дождика покуда еще нет.
— Шустрик! Смотри, дома! Правда, Шустрик, самые настоящие дома!
Покуда «Ирт», дыша паром, заезжал в депо, Шустрик, навострив уши, внимательно смотрел в дверь вагончика. Он ясно слышал крики чаек и отдаленный плеск волн. Местность вокруг совершенно ровная, открытая, запах соли да камни. Песок и трава. Дома, дым и мусорные баки!
— Они вернули дома, Раф! Я знал, что рано или поздно так оно и будет.
— И деревья больше не убегают. Наверное, все уже убежали.
— Наверное. А вот и стена, которую мы перепрыгивали, видишь? Вон там. Я узнаю это место. Ну уж стену-то они не стали бы убирать.
— Что теперь будем делать?
— Посидим тут, покуда все успокоится. А потом побежим к домам.
— Думаешь, настали наконец перемены к лучшему?
— Не знаю. Но вряд ли возможны перемены к худшему.
— Хорошо бы так.
Письмо было написано карандашом, неровным почерком, так что Дигби Драйверу пришлось поднести его к окну.
Барроу-на-Фернессе
21 ноября
Дорогой мистер Драйвер, я не знаю Вашего адреса в Озерном Крае, но очень надеюсь, что мое письмо до Вас дойдет. Дело в том, что мне нужны сведения по очень важному для меня, и, возможно, для меня одного, делу, и я не представляю себе, кто кроме Вас может мне предоставить их.
В настоящее время я нахожусь в больнице, поправляюсь, правда, очень медленно, после несчастного случая на дороге. Я был весьма серьезно травмирован, и в последние три недели, за которые я перенес три операции, почти ничего не читал и не имел возможности следить за новостями. Вследствие этого лишь сегодня в «Лондонском ораторе» я увидел Вашу статью о собаках, которые некоторое время назад сбежали из исследовательского Центра в Лоусон-парке под Конистоном. В статье приводятся две фотографии, сделанные, как вам известно, водителем машины, подвергнувшейся нападению этих собак неподалеку от Данмейлского Взгорья.
Я пишу Вам потому, что, основываясь на фотографиях, полагаю, что одна из этих собак принадлежит, точнее раньше принадлежала, мне. Сомнений у меня нет, все приметы на фотографии сходятся. Я должен пояснить, что я холостяк и живу один, так что Вы можете себе представить, насколько я привязался к этой собаке, которую года три назад взял еще щенком и воспитывал сам. После несчастного случая моя сестра сообщила мне, что собака сбежала из ее дома и все попытки найти ее оказались безуспешными. Это сообщение меня весьма огорчило, но не слишком удивило, ведь эта собака не знала другого дома и не имела другого хозяина. Я надеюсь, что Вы поможете мне и предоставите какие-нибудь сведения по этому делу, которое, как Вы уже, наверное, поняли, имеет для меня огромное значение. Если бы Вы, мистер Драйвер, нашли возможность и время посетить меня в больнице, я был бы Вам бесконечно благодарен. Быть может, еще не все потеряно и собаку удастся отыскать и вернуть мне?
Я еще далеко не поправился, и, чтобы написать это письмо, мне пришлось приложить немало усилий. Все же я надеюсь, Вы сможете разобрать мой почерк.
Искренне Ваш, Алан Вуд
— Ого! — воскликнул Дигби Драйвер. — Нашел же время! Но что, черт возьми, теперь делать?
Он вытащил из кармана ключи от машины и стал нервно крутить их на указательном пальце. Вскоре ключи сорвались и упали на покрытый линолеумом пол в другом конце холла. Мистер Драйвер поднял их и попутно поймал взглядом свое отражение во все еще темном оконном стекле.
— Ну, старая карга! — громко выбранился он. — Боже праведный! Что же она?.. Черт, для начала съезжу к ней.
Он поднял воротник своего теплого пальто, застегнулся на две пуговицы и натянул перчатки.
— Думай! Думай о главном! «Хороший журналист ничего не упускает из виду, все обращая себе на пользу». Но что же я могу тут предпринять?
Он остановился в задумчивости, и тут внизу снова залаяла собака. Раздался женский голос: «Лежать, пупсик-мупсик, лежать! Вот так, милая, хорошо!»
— Бедняжки-зверюшки! — торжествующе воскликнул Дигби Драйвер, которого наконец-то осенило. — Это ж и дураку ясно, а? Немного везения, и Харботл еще попляшет! Господи, дай мне успеть, я прошу только об этом! Держись, британская публика!
И Дигби Драйвер шагнул в зимнее утро. Две минуты спустя колеса его зеленого «толедо» уже шуршали по мокрой дороге, ведущей в Далтон-на-Фернессе.
В Равенглассе, расположенном на побережье к юго-западу от Манкастерова холма, имелся железнодорожный вокзал (помимо «Крысси»!), а также паб, почта, две-три сотни жителей и единственная улица длиною ярдов в двести. Вокруг простирались пески и рукава дельты Ирта, Мита и Эска, а со стороны Ирландского моря поселок защищал низинный и песчаный полуостров Дригг, где располагался заповедник, — две мили дюн и тростника, — который накрывал полуостров, как крышка — почтовый ящик.