— Книжки… — У Ариэлль задрожал нос. — Книжки…
Мне показалось, что сейчас она даже заплачет. Может, щиколотку повредила? Голень растянула? Щиколотку не щиколотку, но надо красавицу спасать. А то действительно заплачет.
— Книжки — это ерунда, а литераторы придурки. Лично я живопись предпочитаю. А книжки мы все сожжем. Чтобы не распространять вредные мысли. Книжки — в костер.
— В костер? — как будто с надеждой спросила Ариэлль.
— В костер, — сурово подтвердил я. — В очищающий пламень! Вместе с Деспотатом!
И хохотнул с тупостью. А Ариэлль вздохнула вроде как с облегчением.
— Мы поможем вам, — кивнула она. — Тирания падет! Тираны будут наказаны!
— Там кобольды, — напомнил я.
— Кобольды нас не пугают, — харалужно ответила Ариэлль. — Эльфийская Ортодоксальная Лига не боится каких-то там кобольдов!
— Да, конечно, — поддержал я. — Только вот зачем лезть на рожон? Гораздо целесообразнее действовать по-другому, используя разум.
— Ты что-то хочешь предложить?
Я многозначительно промолчал.
— Если это что-то недостойное звания эльфа, то мы…
— Ничего недостойного! — заверил я. — Все в рамках нравственного кодекса Мэриэлль…
— Откуда ты знаешь про Мэриэлль? — удивилась Ариэлль.
— Как откуда? Про Мэриэлль все знают, — удивился я в ответ. Отчего не сделать девушке приятное?
— Имя ее звенит в веках! — возвысила голос Ариэлль.
— Это точно, это точно. А ты-то сама зачем в Деспотат двигаешь? Да еще и с подружками. По делу или так, тоже опытом обмениваться?
Я кивнул через плечо в сторону пробивающихся сквозь туман костров.
— Опытом нам с ними обмениваться нечего, — насупила брови Ариэлль. — А идем мы туда с конкретной целью — покарать святотатца, ренегата и дегенерата Сироткина, нанесшего всей Ортодоксальной Эльфийской Лиге смертное оскорбление и удар в спину. Он должен быть строго наказан.
Ах ну да… Я вспомнил рассказ Перца про приключения Энлиля Сироткина в обители ортодоксальных эльфов, про всякие эти надругательства над священными книгами, а также другие сомнительные с этической точки зрения действия. И я подумал, что Ариэлль, пожалуй, имеет право на скальп Энлиля.
— Он должен быть очень строго наказан, — повторила Ариэлль. — А по некоторым данным, Сироткин в Деспотате. Если Деспотат занимается его укрывательством — Деспотату не поздоровится. И вообще, позорный во всех смыслах слова Деспотат не имеет права на существование. Или ты имеешь что-нибудь против?
Я против ничего не имел.
— Всем отдыхать! Двинемся с рассветом! — громко сказала Ариэлль.
И растаяла в предутреннем сумраке. А я остался с Тытыриным возле костра.
— Литературу она не любит… — буркнул Тытырин. — Тоже мне… Может, она и Родину еще не любит? Наверняка эту дуру какой-нибудь принц отшил. Думала, он ей скажет: «Давай умрем в один день». А он ей ответил: «Может, мы, конечно, и в один день умрем, но в разных местах. Ты, старуха, в деревне Желтые Подмышки, а я в Рейкьявике…» Вот она и разозлилась. Короче, ухажер нашел себе красавицу покрасившее, с такими большими… перспективами. Вот Ариэлль и завелась. Теперь хочет Деспотат спалить. Все как всегда — ревнивые женщины губят империи…
— Тытырин, а ты не можешь дать мне свой роман почитать? А вдруг мне понравится? — изменил я тему разговора.
— Нельзя покуда, — отказался тот. — Мреть может напасть, тогда проза не прорастет, конструкция разрушится.
— Тытырин, а ты знаешь, кто становится настоящим писателем?
— Кто до тридцати умирает?
— Дурак. — Я посмотрел в сторону невзошедшего еще солнца. — Настоящий писатель — тот, кто жжет.
— Глаголом? — ухмыльнулся Тытырин.
— Не глаголом, а вообще…
— Типа аффтор жжот? — Тытырин в очередной раз плюнул в огонь.
— Не плюй в костер, пригодится, — напомнил я. — И не аффтор жжот, а жжет свои произведения.
— Как это?
— Так. В прямом смысле. Берет, пишет, распечатывает, затем складывает в папки — и в печь. Только так. Только в огонь. А все остальные, которые не жгут, — рабы общественного мнения и условностей. Художник всегда работает для огня…
— Для огня? — заинтересовался Тытырин. — Огонь — символ очищения и одновременно инструмент, посредством которого приносятся жертвы. То, что сожжено, прямиком отправляется в Славь, к порогу самого Перуна. Интересная идея… Ты отдаешь Перуну самое ценное, что есть в твоей жизни, и он вознаграждает тебя сторицей…
— Ты жечь собираешься или болтать? — поинтересовался я.
— Нечего мне пока жечь, — огрызнулся Тытырин. — Проза не рождается быстро. И на пустой желудок она тоже не рождается… Может, поспим часик? С утра у нас вроде как война намечается, я должен быть в форме. Ну, чтобы все лицезреть свежим взглядом писателя…
— Давай поспим, — согласился я.
В сон мне не очень хотелось, просто надоело его слушать. Зато хотелось подумать. Про себя, про Ариэлль… Ну, то есть про предстоящий налет на проклятый Деспотат.
Тытырин задрых сразу, захрапел, как двадцать миллионов пожарных, даже огонь в костре от его храпа съежился и померк. Хорошо Тытырин спал, видимо, с совестью у него все в порядке. То есть отсутствовал у него этот орган.
Потом солнце взошло, и, к неожиданности своей, я обнаружил, что Деспотат уже вот он — недалеко. Дым. Слишком много дымов, на маскировку в Деспотате плевали. Я договорился с Ариэлль о дальнейших совместных действиях, распинал Тытырина, и день начался.
Я надеялся, что этот день будет великим. Ну, во всяком случае, развлечемся.
И мы развлеклись.
С момента моего последнего (и первого) визита Деспотат изменился. Окружающий его вал стал выше. На нем появились рогатки. Выросла невысокая стена из вкопанных в землю остроконечных бревен. По краям ее торчали башенки. Подъемный мост с воротами стал каменным. Видимо, делу обороны уделяли здесь серьезное внимание.
Чем ближе мы подбирались к Деспотату, тем больше волновался Тытырин. Оглядывался, пытался вывихнуть ногу, и по-другому саботировал передвижение. Но бить его мне не хотелось. Я был в каком-то восторженном настроении, не знаю даже отчего. И от этого настроения я шагал бодро и весело. Хотелось бы птичек еще послушать, но птички тут, кажется, не водились. Хотя королек вроде бы должен обитать. В тундре. Королек и полярная сова. И песец. Когда я жил в Гнездышке Бурылина, песец, тупая тварь, был нашей любимой живностью.
До Деспотата остался километр с небольшим, и я остановился.
— Что? — спросил Тытырин. — Что опять?
— Что-что, пора. Встань, пожалуйста.
— Уже?