— Ну и ну, — ухмыльнулся Дональд Дюк из-за живой изгороди, рассматривая разбитые окна и вспоротые сиденья, разбросанные по забрызганной маслом подъездной дорожке. — Кто же способен на такую подлость?
Сэм Скаттерхорн ничего не ответил, лишь стоял, щурясь против солнца, и смотрел на разгром. Оглянувшись, покосился на припаркованную на углу машину. Двое по-прежнему сидели внутри. Похоже, разорение его драгоценного фургона каким-то образом привело его в чувство. Он казался почти обрадованным.
* * *
Ночью в беспокойный сон Тома ворвалось тихое звяканье. Он повернулся, обнаружил, что на дворе пять минут третьего, и, чуть отдернув занавеску, успел разглядеть, как отец осторожно прикрывает за собой калитку. За спиной Сэм Скаттерхорн нес большой рюкзак, а в руке держал длинный сачок для ловли бабочек. Том видел, как отец осторожно выглянул из-за изгороди на дорогу. Не считая полосатой кошки, обходящей свои владения в свете фонарей, там никого не было. Жители Среднего тупика давно спали. Сэм Скаттерхорн посмотрел вверх, на окно, и Том увидел, что он улыбается, действительно улыбается, впервые за долгое, долгое время. Мальчик хотел было закричать, сказать что-то, но отец уже целеустремленно двинулся по улице. Через мгновение он свернул за угол и скрылся из виду.
Еще несколько недель мать Тома притворялась, что знает, куда уехал муж.
— В Швейцарию, Том. Вскоре мы получим открытку, — говорила она, готовясь к занятиям в школе, и сын наполовину верил ей.
Они снова начали пользоваться входной дверью, и Том заметил, что машина с двумя мужчинами больше не останавливалась в конце дороги. Но недели превращались в месяцы, а от отца так и не пришло ни слова. Каждое утро мать сбегала вниз по лестнице за почтой и возвращалась на кухню, пытаясь скрыть разочарование, каждую ночь она тайком открывала дверь в кабинет Сэма Скаттерхорна и искала хоть какую-нибудь подсказку. Но там царил лишь обычный беспорядок, и Том часто просыпался и слышал, как мать тихонько плачет. Как бы ему ни хотелось утешить ее, что он мог сказать?
Мальчик знал, что если отец отправился на поиски «божественной искры», чем бы та ни являлась, то он мог оказаться где угодно на планете. И почему-то Тому больше не хотелось думать о нем как о высоком стройном мужчине, до безумия одержимом насекомыми. В мечтах сына Сэм Скаттерхорн, словно несгибаемый исследователь из комикса, то героически пробирался по мангровым [3] болотам, срывая с груди пиявок, то в пургу поднимался на ледник с ледорубом в руке. Он отправился на поиски разгадки столь страшной тайны, что не мог рассказать о ней никому, даже собственной семье. Но однажды он вернется героем, отыскав божественную искру. И в мечтах Том шел по его стопам.
Однажды утром в почтовый ящик опустили открытку, но не от Сэма Скаттерхорна. Черно-белая фотография на обороте оказалась весьма занятной: на ней был запечатлен изящно одетый седовласый и седоусый мужчина, лениво развалившийся на диване. Рядом с ним сидел крупный гепард, и оба — и человек, и зверь — выглядели несколько скучающими. Внизу была подпись: «Сэр Генри Скаттерхорн с другом, 1935 г.». Открытку прислал дядюшка Джос, выразив надежду, что «в ваших краях» все в порядке, и полюбопытствовав, «не могли бы мы малость поболтать о финансировании семейного флагмана Скаттерхорнов, причем в не слишком отдаленном будущем».
— Как если бы мы могли ему что-то дать, — фыркнула мать. — А сам-то он скуп, как ростовщик.
Открытку прилепили к дверце холодильника, и Том больше о ней не вспоминал, пока однажды, несколько недель спустя, вернувшись домой из школы, не застал мать в слезах.
— Мама… Мам, что случилось?
У мальчика внутри похолодело от страха: отца нашли замерзшим насмерть на каком-нибудь леднике или поджарившимся до хруста в пустыне…
— С ним все в порядке.
Она подняла письмо и помахала им, словно флагом.
— Он в Монголии.
Сердце Тома едва не разорвалось от радости, он бросился к матери и обнял ее изо всех сил. Больше никакого притворства. С ним все в порядке. Мама улыбнулась, едва сдержав слезы.
— Он не смог сообщить, где точно находится, но ему нужна моя помощь, — прошептала она, крепко обнимая сына. — Я должна поехать туда и найти его.
Мальчик ничего не понял.
— Но почему…
— Я знаю. Но я вернусь, Том, обещаю. И верну его домой.
Том чувствовал себя так, словно начали рушиться стены его мира. Он остался без отца, а теперь и мать собралась покинуть его. Горло его перехватило.
— А я могу поехать с тобой? — взмолился он.
Мать опустилась перед Томом на колени, так что он увидел блестящие в ее глазах слезы. Казалось, ей очень хочется ответить «да».
— Пожалуйста, милый, — прошептала она, — не усложняй это еще больше. Я просто…
— Что?
Темные пытливые глаза Тома искали ее взгляд. Наконец она посмотрела на него, и на миг они оба замерли в молчании.
— Ты очень храбрый мальчик, Том, — сказала она, убирая светлую прядь с его глаз, — но я не могу потерять вас обоих. — Наклонившись вперед, она обняла его так крепко, как никогда еще не обнимала. — Дядюшка Джос позаботится о тебе.
— Дядюшка Джос?
— Да, — ответила мать, утирая слезы. — Я только что поговорила с ним. Он с радостью приютит тебя на Рождество.
— Дядюшка Джос… на это Рождество?
— Верно, мой мальчик.
Том беспомощно смотрел на мать, пытаясь осмыслить все разом. Казалось, мир внезапно вывернулся наизнанку. Однажды его отец исчез, а они продолжили жить дальше, делая вид, что все в порядке и он уехал куда-то в отпуск. Потом он дал о себе знать, и они смогли признаться себе в том, что оба тревожились о нем и даже порой допускали мысль о его гибели. А теперь мать собирается его спасти. Вот так вот.
— Значит… значит, ты действительно уезжаешь?
— Боюсь, что так, милый. Я должна. Ты же помнишь, в каком он был состоянии.
Том сердито уставился в пол — он знал, что ничто не заставит ее передумать.
— Когда?
— В понедельник. После уроков.
Том посмотрел на низкий чердачный потолок и поежился. Понедельник наступил этим утром.
Следующее утро оказалось морозным и ясным. Том снял все одежки, которые носил вчера вечером, натянул снова, в другом порядке, пытаясь согреться, и спустился на кухню, где у плиты уже хлопотала Мелба.
— Доброе утро, Том, — улыбнулась она и положила перед ним бутерброд с ветчиной. — Хорошо спалось?