Андрей потряс головой, потом со стоном привстал, видя пред собой лишь одну цель – автомат, отброшенный взрывом в сторону.
Кое-как добравшись до него, он передернул затворную раму, чтобы убедиться в работоспособности оружия, потом, припадая на правую ногу, которая обильно кровоточила, кое-как дохромал до уцелевшего участка кладки и выглянул поверх посеченного осколками поребрика.
То, что он увидел, трудно воспринималось рассудком.
Башня планетарного танка, вырванная взрывом собственного боекомплекта, сдетонировавшего в момент попаданий зенитных снарядов, рухнула на вторую планетарную машину, погнув спаренные стволы ее орудийной установки.
Судя по тому, что двигатель БПМ заглох, внутренние повреждения были гораздо тяжелее, чем мог определить поверхностный взгляд, но самым поразительным для полуживого лейтенанта все же оказалась не картина двух уничтоженных боевых машин.
Переведя взор вниз, Андрей увидел человек двадцать храмовников, которые уже преодолели теснину меж бастионов и бежали в сторону разрушенного города логриан.
Из его горла вырвался хриплый, булькающий звук…
Они убегали… Потеряв всех командиров, три планетарных танка, они бежали, так и не осознав, что против них сражался всего лишь один человек…
А как же Ромель?..
Он обернулся, чувствуя, что кровь струится не только по правому бедру, – горячий ручеек бежал по левому боку, и, посмотрев назад, на только что пройденный путь от исковерканной станины орудия до полуразрушенного поребрика, он увидел длинный кровавый след…
Сгорбленная фигура Ромеля смутно виднелась у стены. Карлик горестно взмахивал своими маленькими бессильными ручками, тщетно пытаясь собрать воедино растерзанные взрывом останки ветхого мумифицированного тела…
Во имя Элио… Неужели все это не бред и он действительно пытается собрать собственные останки?..
Это была последняя осознанная мысль Андрея.
Он пошатнулся и упал.
Левый бастион передовых укреплений цитадели.
Вечер того же дня…
Туман медленно полз, лениво выпуская из ущелья свои белесые эфемерные языки…
Наступал вечер долгого кровавого дня.
Они очнулись почти одновременно – не видя друг друга, а Ланита вдобавок и не зная о своем спасителе, два человека пребывали в плену у собственного, далеко не лучшего состояния.
Лане казалось, что она провела много времени в беспробудном сне. Последние воспоминания, которые запечатлела ее память, были болезненны, но не так остры – ненависть и отчаяние, душившие ее, куда-то исчезли или притупились настолько, что потеряли практический смысл…
Вечер… – машинально отметило ее сознание, когда взгляд скользнул по опрокинутому куполу небес, в глубинах которого играли фиолетовые краски заката.
Она с трудом повернула голову, склонив ее набок, и увидела край мраморного постамента. Прямоугольная плита была очень старой, истертой по краям, местами поцарапанной и выщербленной.
И тут же, словно вспышка, всколыхнулось воспоминание о человеке, который нес ее на своей спине, двигаясь в сторону древней цитадели.
Кто он? Где он?..
Два мысленных вопроса вызвали неимоверное внутреннее напряжение, и она вновь едва не лишилась сознания.
Тело почти не ощущалось, Лана с трудом могла поворачивать голову, но не чувствовала рук и ног.
Глухо застонав, она собрала всю свою волю и, оттолкнув прочь тревожащие воспоминания, занялась проблемой более насущной – ей было необходимо вернуть власть над одеревеневшим телом, чтобы разобраться, где она и что произошло вокруг…
* * *
Для Андрея возвращение в реальность оказалось намного более неприятным.
Правое бедро полностью онемело, левый бок при попытке пошевелиться отозвался вспышкой боли.
В поле зрения Кречетова находился лишь участок пола и зубчатой стены, память хранила нечеткие обрывочные воспоминания боя – это давали знать о себе многочисленные контузии.
Серую плиту кладки внезапно закрыла сгорбленная тень, и он, мучительно вывернув шею, увидел Ромеля.
Карлик с трудом тащил рюкзак, который Андрей оставил под головой женщины.
– Пить… – едва слышно простонал Кречетов.
Ромель присел рядом. Его маленькие руки, покрытые странной морщинистой коричневатой кожей, с трудом справлялись с элементарными застежками, и Андрей вдруг понял, почему кожа карлика выглядит так необычно: на кисти его рук были натянуты перчатки – очень старые, из скверного синтетического материала, который когда-то ко всему прочему покоробило в огне.
Вид Ромеля пробудил яркие воспоминания последних минут боя, и Андрей, превозмогая мучительную сухость во рту и боль от ран, которая пульсирующими волнами расходилась по всему телу, спросил, едва шевеля потрескавшимися губами:
– Кто ты?
Карлик достал мягкую емкость с водой, некоторое время возился с винтовой пробкой, а затем поднес горлышко к губам Андрея и ответил своим тихим, шелестящим голосом:
– Я воин.
Андрей смог сделать лишь один небольшой глоток тепловатой воды. В голове сразу же помутилось, сознание на секунду расплылось, но он не дал ему угаснуть, намеренно разбудив боль.
– Пакет… – хрипло попросил он, конвульсивными движениями пытаясь сесть, так чтобы спиной опираться о стенку.
Рядом с рюкзаком лежал тот самый голубовато-серый клинок, тщательно очищенный Ромелем от крови убитого пса.
Андрей протянул к нему дрожащие непослушные пальцы, с трудом сжал их на рукояти и слабыми неточными движениями вспорол заскорузлую от запекшейся крови ткань на правом бедре.
Рана была глубокой, болезненной, но не опасной. Осколок лишь вскользь полоснул по бедру, глубоко распоров кожу и мышцы.
Придется шить… – отстраненно подумал Андрей, но прежде следовало разобраться с источником боли, которая терзала левый бок. Повернув голову, он испытал резкий приступ слабости; от напряжения мелко дрожали губы…
– Помоги…
Ромель понял, что хотел от него Андрей. Двигая своими короткими слабыми руками, он помог ему повернуть голову.
Так и есть… – Кречетов увидел пластину, согнутую пополам ударом пули или осколка. Металлопластик не выдержал подобного напряжения и лопнул, вонзившись одним концом излома в плоть.
Пальцы Андрея, такие же немощные, как и у карлика, ломая ногти, прошлись по замкам, пока весь левый бок изуродованной, посеченной осколками брони не распахнулся, обнажая напитавшуюся кровью рубашку и рану под косым надрезом, в котором остался торчать осколок металлокевлара.