Доктор сперва опасался отпускать ребят к морю без себя. Но Пако заверил, что ничего не случится. Коварные «тибурон» (то есть акулы) здесь не подходят близко к берегу, а потонуть гостям не дадут мальчишки, которые всегда рядом. И доктор наконец уступил. Хотя бывало, что напрашивался к морю с ребятами и бродил там, выискивая что-то среди заливаемых волною камней…
Приятели Пако (мальчишки всех цветов) были дружелюбные, улыбчивые. Узнав, что Грегорьо и Паулито из далеких краев, они надарили им целую «каха» морских находок. Гриша с удовольствием думал, как будет раздавать ракушки Аглае, Оленьке, Кате, Танюшке и Лизавете-красавице. И приятелям на Ляминской. Еще недавно у него была лишь одна раковина — с острова Флореш — а теперь вон сколько этого добра!
А ту, «азорскую», раковину он завернул в платок и положил в сундучок отдельно — она для Агейки. Особый подарок…
Испанский паровой пакетбот, на котором заказали места, готовился к отплытию. Правда, опасались урагана (они не редкость у берегов Кубы), но ураган смилостивился, миновал те края, и капитан Родриго де Меланеса известил господ пассажиров об отходе.
Прощание с друзьями было, конечно, грустным. Но ясно же, что не таким, каким оно могло бы случиться, если бы Павлушку затолкали в сиротский приют. А теперь что! Никто не оставался в одиночестве. Павлушка — с Гришей, Пако — с Роситой Линдой!
Гриша оставил на память Пако свою шляпу. А Павлушка — Росите Линде. А еще Павлушка подарил им вырезанных из дерева енотиков. И приятелям на берегу — тоже. Пако отдал Грише свое увеличительное стекло. Вот удивительно будет зажигать им в туренском логу костры и объяснять ребятам, откуда эта замечательная линза…
А еще Гриша уговорил доктора купить для Роситы Линды красное коралловое ожерелье. Тот купил не только Росите Линде, но и ее маме, шумной тетушке Исабель. Обе были счастливы.
Книготорговец Диего Гарсия Санчес, подружившийся с «сеньором Педро», вручил тому две гравюры гаванского мастера Базе́ «Воскрешение Лазаря» и «Въезд в Иерусалим». А доктор преподнес сеньору Санчесу стальное, с серебряной насечкой, перо для чернил — такие в ту пору тогда только входили в моду…
Трехмачтовый пароход «Каталония» по сравнению с «Артемидой» был громаден. И каюта из двух отделений — для доктора и для мальчиков — была несравнима с клетушкой, где обитали Гриша и Митя Невзоров. И все представлялось таким внушительным, прочным, надежным… Конечно, если бы налетел ураган, то и «Каталония» (кстати, не очень быстроходная и скрипучая) оказалась бы скорлупкой. Но ураганов, к счастью, не случалось. Штормило иногда, но порой это было даже на пользу. Если дуло с кормы или с борта, ставили, как на обычном паруснике, фок и марсели и резво бежали к цели полным курсом. Если ветер был встречный, «Каталония» не унижала себя лавировкой, а разжигала котлы и, демонстрируя технический прогресс, одолевала милю за милей с помощью гребных колес. Ей надлежало, в соответствии с рейсовым графиком, быть в Гамбурге первого сентября, и энергичный капитан де Меланеса каждый раз, приветствуя пассажиров в салоне за обедом, клялся, что так оно и будет, «если только «осеано Атлантико» не разверзнется и не поглотит наш корабль вместе с близлежащими материками! Но он не поглотит, по крайней мере, на этот раз. Гарантирую вам, сеньоры!»
Капитан был энергичный, жизнерадостный и внимательный к пассажирам сеньор. Но, разумеется, просить у него разрешения слазить на марсовую площадку было бессмысленно. Разве он позволит? Что будет, если все пассажиры попрутся на фор-марс, грот-марс и крюйс-марс, а то и на салинги?
Впрочем, Гриша и Павлушка все равно не скучали. Тем более что доктор заявил: нечего бездельничать, дети должны учиться. Григория Булатова ждет гимназия, а Полю надлежит осваивать язык (а то он до сих пор говорит на какой-то смеси французского, русского, испанского и антильского). Гриша не возражал — писал диктанты и решал задачки. А Поль — тот вообще всегда был радостно готов ко всему. Слова учить? Муй бьен! Складывать и вычитать! Ха-ра-шо! («Только закончу вырезать дельфина!»)… Он уже не был робким, вздрагивающим мальчонкой, который постоянно цеплялся за Гришин рукав. Проявлял самостоятельность. «Г’ри-ша, я пойду не-мно-жко променэ…» Погуляю то есть. И шел гулять по пароходу. Пассажиры и матросы улыбались кудлатому толстогубому мальчику, гладили по голове… Гриша сперва нервничал: где он там шастает по корабельным закоулкам и трапам? Но ведь не будешь пасти его каждую минуту…
Однажды, когда Павлушка «променэ», доктор выложил перед Гришей на стол карту Гваделупы. Ту самую, работы гравера Амбруаза Тардье.
— Вот, голубчик… Решил сделать подарок. Тогда, в Ривьер-Сале, она не очень пригодилась, но все равно память о нашем путешествии… А?
Гриша насупился:
— Петр Афанасьевич, он же не любит этот остров. У него там ничего хорошего не было. Зачем ему?
— Кому «ему»? А, ты про Павлика? Да я же не ему хочу подарить, а тебе! А ему, конечно, ни к чему. Опять станет вспоминать про злого Матубу… Хотя, обрати внимание, вулкана Матуба на карте как раз нет. Суфриер есть, а Матубы нет, хотя они рядом. Видимо, Тардье решил не напоминать соотечественникам о трагическом событии…
— Петр Афанасьевич… но это же такой дорогой подарок… — И Гриша неловко высказал то, что скребло его уже давно. — Вы на нас с Павлушкой и так… вон какие деньги тратите… Совестно даже…
— Что за нелепые рассуждения! Ничего я не трачу! Если хочешь знать, Николай Константинович выдал мне для вашего содержания казенную сумму. Под расписку… Ну, а если… чего-то и потратил, что за беда! Вы же мне… ну, не чужие же… Нет, в самом деле, дурень какой…
— Ага… — виновато согласился Гриша, и ему захотелось потереться щекой о рукав доктора, как иногда терся Павлушка о его, Гришин, рукав. И чтобы сменить разговор, Гриша спросил:
— Петр Афанасьевич, а все-таки как вы тогда сумели догадаться? Так быстро… ну, что мы прячемся недалеко и что Пако нам помогает. Будто всё знали заранее.
— Скажу, так не поверишь… — усмехнулся доктор.
— Скажите…
— Все очень просто. Дело в том, что я когда-то был тоже мальчишкой…
Итак, доктор подарил Грише карту Гваделупы (тот в душе ликовал). А Павлушке сделал не менее ценный подарок: маленький фаянсовый глобус на бронзовой подставке. Подставка была очень красивая. Ее обвивал тонкий металлический стебель с ювелирно выкованными цветочками. На этом глобусе доктор показывал Павлушке, где какие страны, тот радостно кивал и запоминал. Но похоже, что подставка нравилась ему даже больше пестро-синего блестящего шарика. Павлушка осторожно проводил пальцем по колючим бронзовым венчикам и делался странно задумчивым.
— Это старинная голландская работа, — объяснил однажды доктор. — Но цветку я дал русское название: «повилика»… Многие считают, что повилика — сорное растение, бесполезное. Но ведь оно порой выглядит очень красиво. А красота, братцы мои, бесполезной не бывает… Да и не могу же я считать бесполезным на этом свете самого себя!