— Лерка, Лерка… — медленно сказала Лена. — Сам ты это придумал?
Он помотал головой:
— Я про муравьев по радио слушал. А про термитов Лодька рассказал. Сам рассказал, а теперь не верит… Да я бы уж построил, только не знаю, как купол делать. Он, наверно, провалится. Глина хрупкая, когда высохнет. В Африке, наверно, не такая глина. Ты не знаешь?
— Не знаю… Большой ты его собираешься строить?
Лерка вспрыгнул на табуретку, поднялся на цыпочки к вытянул к потолку руку.
— Вот такой. Не очень…
— Ой-ёй, — сказала Лена. — Ничего себе.
Он вытянулся вверх изо всех сил. Новые сандалии заскрипели.
— Настоящие-то еще больше.
— Попробовал бы сначала маленький сделать.
Лерка прыгнул на пол, но не сел. Он стоял теперь перед Леной, обняв себя за плечи и по-птичьи склонив набок голову. Потом сказал:
— Я люблю большое строить.
— Например, слона, — вспомнила Лена. — Да?
— Ну и слона… А что?
— Да ничего. Так…
— Все говорят «ничего, ничего». А потом смеются, — хмуро сказал он.
— Ты не думай, что я смеюсь. Мне интересно. Только непонятно. Про термитник понятно, а про слона нет. В него ведь муравьев не посадишь.
— Зато играть можно.
— Ого! Вот это игрушка!
— Думаешь, если большой, значит, плохо?
— Я… не знаю, — откровенно сказала Лена.
Лерка смотрел упрямо, почти сердито.
— Надо, чтобы игрушки были похожи на настоящие. Как на самом деле. Чтобы им лапы не отрывали.
— Какие лапы? — удивилась Лена.
— Плюшевые… В седьмом отряде три плюшевых медведя было. Теперь все — инвалиды. У одного даже голова на ниточке. Потому что их не жалко. Они на живых не похожи нисколько. А большой медвежонок, который из репейников, до сих пор целый.
Лена вспомнила: в самом деле, есть у малышей из седьмого отряда медведь, слепленный из репейных головок. С добродушной мордой, толстый, ростом чуть пониже Лерки. Сделали ему берлогу под высоким крыльцом, и любят его все, и возятся с ним.
Но все-таки медведь — это не то, что надо Лерке. Лерка хочет строить большое и прочное. Он готов, наверное, египетскую пирамиду сложить своими руками! Но не умеет. И термитник у него не получается, и слон…
— Знаешь, Лерка, — осторожно сказала Лена, — ведь термиты — не муравьи. Они просто похожи на муравьев, а на самом деле они совсем другие насекомые. И муравьи, по-моему, не захотят жить, как термиты.
Лерка помолчал, разглядывая пол. И тихо спросил:
— Это точно?
— Это совершенно точно. Я про это еще в «Пятнадцатилетнем капитане» читала.
Лерка задумался. Но не огорченно, а сосредоточенно. И было ясно, что он размышляет: чем же заняться вместо термитника.
Чем?
Что ему нужно?
В давние времена в приморских городах с острыми крышами и узкими улицами жили-были бородатые мастера. Они курили закопченные трубки и вырезали из громадных кусков старого дерева фигуры. Русалок, богатырей, ведьм и чудовищ. Лена читала в какой-то книжке, что мастера прибивали их на носах скрипучих парусных кораблей, под бушпритами, и эти диковинные звери и воины качались над волнами всех океанов.
Вот это была бы для Лерки работа!
Лена представила, как маленький коричневый Лерка цепко охватил ногами плечо деревянного колдуна-великана и топориком обтесывает ему ухо.
Но подумав о мастерах, о фрегатах и корабельных скульптурах, Лена вспомнила еще и о коряге у лесного ручья и о том, как мигал и разгорался на темном рейде маячный огонь Константиновского равелина.
Море Лена увидела в прошлом году. Она приехала на юг, к маминой знакомой, и стала жить в пустой белой комнатке, где по стенам ходили черные пауки, а на потолке спала мохнатая бабочка.
В первый же день она облазила все ближние скалистые берега, почти ослепла от синего блеска, чуть не подралась со смуглыми упрямыми мальчишками из-за почерневшей снарядной гильзы и сожгла на солнце плечи.
Ночью Лена просыпалась и слышала теплый сладковатый запах трав. Это были незнакомые травы юга. Ими пахло раннее крымское лето. И еще оно пахло теплыми сухими камнями.
Лена коротко вздыхала в темноте, улыбалась и думала, что эти запахи приносит из степи в город береговой бриз. Ночной бриз, с которым рыбаки уходят в море… А может быть, не было никакого бриза, и, наверное, он совсем теперь не нужен рыбакам, с их моторными судами. Но ей нравилось так думать: дует с берега ветер, и уходят в море парусные шлюпки.
Уходят… В море!
От того, что море совсем рядом, мгновенно вырастала в Лене громадная радость. Вернее, даже не вырастала, а взрывалась. Это был бесшумный, но сильный взрыв радости. Сон окончательно улетал. Хотелось куда-то бежать, с кем-то говорить, смеяться.
Но стояла густая теплая тишина. Только за оштукатуренной перегородкой сонно дышала мамина знакомая, тетя Варя. Чтобы не разбудить ее, Лена старалась двигаться тихо-тихо. Она вставала и подходила к раскрытому окну. Ночь за окном была темно-синяя, густо усыпанная черными пятнами виноградных листьев. Виноград сплошь оплетал маленький дворик. Узорчатые листья чуть заметно шевелились, а между ними дрожали большие белые звезды и редкие желтые огоньки; город лежал на крутых складчатых горах, верхние улицы висели высоко-высоко над нижними, и ночные огоньки поэтому жили рядом со звездами.
Иногда по листьям пролетал мгновенный голубой отблеск: на плавучем доке в Южной бухте вспыхивала электросварка. Было слышно, как за бухтой, на вокзале, тяжело дышали уставшие поезда… Изредка доносился очень далекий металлический грохот, словно по камням раскатывались пустые железные шары. Может быть, на рейде гремели якорные цепи?
Ни утомленные вздохи составов, ни дальний гром цепей, ни близкое дыхание тети Вари не мешали тишине. Здесь она все равно была хозяйкой.
За окном, кроме листьев, Лена различала кусок побеленного забора, а на фоне его — трехногий умывальник и островерхую конуру Барса.
На подоконнике были рассыпаны круглые морские камешки, плоские раковины мидий, крабьи клешни и обкатанные волнами осколки мрамора и черепицы — береговая добыча Лены. Добыча была так велика, что Лена теперь ничуть не жалела это добро. Она брала на ощупь камешек покрупнее и бросала его в будку. Камешек щелкал по доскам. Барс просыпался и вопросительно гавкал. Потом, смутившись, что поднял напрасную тревогу, начинал сердито скрести за ухом. Тесная будка скрипела и качалась. Но скоро Барс засыпал и принимался тихонько рычать и повизгивать. Наверно, ему снился Македон — облезлый соседский кот.
Лена вдруг поняла, что не может сидеть в комнате.