Она тихо надела платье и босоножки, выбралась в окно и на цыпочках прошла мимо будки с Барсом к калитке.
Над улицей, на столбе, горел фонарь. Он очень ярко горел, как на сцене, когда ночь ненастоящая. Листья большой акации просвечивали слабой зеленью. Они были похожи на большие перья с мушкетерских шляп. Ветра не было, и тень от листьев лежала на белых камнях забора неподвижным громадным веером.
Лена пошла в конец улицы. Там, изгибаясь на заросшем склоне, убегала вниз лестница. Вниз, к огонькам, крышам, освещенным улицам.
Лена остановилась на верхней площадке. Справа, за каштанами, погромыхивал и мигал цветными огоньками сквозь листья Северный рейд. Впереди и слева было Темное Пространство.
Там, в ночи, сливались море и небо.
В этой громадной темноте полз Одинокий Огонек. Очень маленький и очень заброшенный. Или фонарик на мачте, или окошко в каюте, кто знает…
Лене стало тревожно и одиноко, будто она вдохнула в себя всю эту большую ночь. И сделалось ей очень жаль тот дальний огонек. Бывает так: заберется в душу непрошеная грусть — и хоть плачь.
Но вдруг справа, у невидимого берега, прогоняя всякую печаль, вспыхнули другие огоньки — красные и белые. А из-под них ярко-голубой иглой ударил Большой Огонь. Он проткнул ночь, и там, где брел по темной дороге Одинокий Огонек, вспыхнула звезда ответного прожектора. Потом она погасла, но огонек побежал будто веселее.
А маяк сигналил, не уставая.
Лена вспомнила, что днем видела в той стороне желтую полуразрушенную крепость на мысу, а на крепости — вышку и мачту.
Она засмеялась и пошла домой. Ей было хорошо идти и знать, что там, над старыми бастионами, воюет с темнотой надежный маячный огонь. И никто не заблудится в ночи.
Это воспоминание осталось в ней как яркая звездочка.
— Лерка, — сказала Лена, — вот что… Есть одно дело. Тебе понравится.
Он глянул с недоверчивым интересом.
— Правда, понравится, — повторила Лена. — Только ты пока не спрашивай. Я рассказать не сумею. Это надо посмотреть. Ты согласен?
— Да, — сказал он и мягко, по-кошачьи, поднялся, не отрывая глаз от Лены. — А где это дело?
— Знаешь, где ручей впадает в озеро? Был там?
— Ну, был, — нехотя ответил он. — Один раз… Что там делать? Там нет хорошей глины.
— Неважно. Ты иди сейчас туда. Но не берегом, а лесом, по правой тропинке. Лесом — ближе. Там подожди.
— А ты?
— Я скоро приду… Послушай, а может, ты боишься один в лесу?
— Ну и вопросы ты задаешь, — сказал он совершенно по-взрослому.
— Ну иди… Постой. Ты переоденься, а то всю свою парадную одежду перемажешь. Будет много работы.
Лена сходила в сарай за веслами. Дотащила их, прихрамывая, до причального плотика, отцепила лодку.
Грести оказалось трудновато, потому что больной ногой нельзя было упираться в дно. Лена торопливо налегала на весла и беспокоилась о Лерке.
Зря беспокоилась. Когда лодка села на отмель в устье ручья, Лена сразу увидела Лерку. Его мятый ситцевый костюмчик розовел в темной зелени, как большой шиповник. Лерка уже отыскал корягу. Он по-хозяйски оседлал ее, опоясав толстый ствол коричневыми ногами.
— Я здесь, — отчетливо сказал он сверху и уселся поудобнее. Коряга угрожающе закачалась над откосом.
— Осторожней!
— Ты про этот пень говорила, что будет дело? — спросил он, качаясь.
— Про этот… Да осторожней ты! — с досадой сказала Лена и начала продираться наверх. Было жаль, что не удался сюрприз.
Поднявшись, она за рубашку стащила всадника с коряги и едва удержалась, чтобы не шлепнуть.
— Тоже мне наездник! Вот сломаешь шею!
Лерка не обиделся. Отколупнул гнилушку и доверительно сказал:
— Хорошее дерево. Ты сама его нашла?
— Конечно, сама. Нравится?
— Можно сделать дракона, — задумчиво сказал Лерка. — Только придется чешую вырезать. Вот это будет шея, а это хвост…
— Подожди. — Лена села на шею дракона и поставила Лерку перед собой. — Послушай…
И она стала говорить про ночное море, про пустой берег. И про то, как хорошо, когда видишь вспыхнувший маяк. И как будет здорово, если на озерном берегу тоже загорится маячный огонек. Поставить у причала деревянного великана с фонарем в руке! Будто он вышел из лесной сказки и светит, светит, чтобы никто не заблудился вдали от земли, не проплыл мимо пристани.
Лена говорила и придерживала Лерку за большую пуговицу. Он не двигался. Смотрел ей в лицо. Не в глаза, а куда-то на подбородок. Но слушал внимательно. И, когда Лена замолчала, нетерпеливо шевельнулся.
— Ну давай…
— Что «давай»?
— Делать великана! Это будет озерный царь, да? На море — морской, а здесь — озерный?
Он не суетился, не прыгал, но Лена увидела, что он весь просветлел, и каждая жилка в нем словно звенела. И глаза Леркины, темные глазищи, сделались горячими, янтарными.
— Ну да-вай… — медленно и с нажимом повторил он.
— Давай!
Они навалились на корягу, и та ухнула, покатилась, ломая кусты. И плюхнулась на глубокое место. Следом, как снаряд, ринулся Лерка. Уже снизу он крикнул:
— Только не надо фонаря! Я сделаю голову с глазами, чтоб светились!
Они привязали корягу к корме Лениной косынкой.
— Я буду грести, — поспешно сказал Лерка.
Грести он не умел. Весла были увесистые, и Лерка вразнобой плюхал ими по воде. Упрямо сопел и не смотрел на Лену. Лена украдкой вскидывала на него глаза. Еле сдерживала тревогу: очень уж тонкорукий и маленький был гребец, а весла такие толстенные.
Правой лопастью Лерка неловко чиркнул по воде, и на Лену посыпался целый дождь брызг, желтых от вечернего солнца.
— Дай-ка мне одно весло, — сказала она. — Дело быстрее пойдет.
— Бери, — согласился Лерка и подвинулся к борту. — А ты умеешь грести?
— Немножко умею. Сюда-то я добралась.
С одним веслом Лерка управлялся лучше. Лена старалась не перегребать его. Лодка пошла заметнее. Безголовое чудище нехотя тащилось на буксире, поворачивая к небу то одну, то другую лапу.
Все-таки они едва двигались. Почти час ползли эти двести метров. Лерка совсем измотался, но Лена не решалась отобрать у него второе весло. Наконец подошли к месту, и лодка заскребла по дну.
Лерка прямо в сандалиях спрыгнул в воду и ухватился за корягу. Но та, как якорь, цеплялась лапами за дно.
— Не вытянем ведь вдвоем-то, — сказала Лена. Лерка обнял себя за плечи, постоял над корягой. Толкнул ее коленом. Она даже не шевельнулась.