Он поспешил ей навстречу. Она подала ему обе руки, не помышляя скрывать свои чувства. Никто не мог сейчас помешать ее счастью, даже замеченный уголком глаза герцог Оранский, прислонившийся к стене и наблюдавший за ними c сардонической усмешкой.
– Филип!
Он отвесил ей церемонный поклон и ответил по-французски:
– A votre service, mademoiselle. [11] – Понизив голос, он продолжил: – Как вы сегодня красивы! Просто не верится, что мне так повезло: быть здесь и видеть вашу улыбку, предназначенную мне!
– Я тоже рада вас видеть. Скорее ведите меня танцевать, не то за меня опять примется этот несносный русский князь!
Танец оказался недавно привезенным из Вены вальсом. После нескольких поворотов Мариса достаточно пришла в себя, чтобы вспомнить о только что принятом решении. Филип почему-то сделался молчаливее обычного; он не мог оторвать взгляд от ее зардевшегося лица.
– Правда ли, что в лондонском клубе «Олмэк» молодой женщине не позволили танцевать вальс?
– Хозяйка клуба очень строга, – ответил он, зачарованно глядя на ее рот – на выгнутую верхнюю губку и на пухлую нижнюю. Почему он раньше не замечал, насколько пленителен ее рот, почему ему раньше не хотелось впиться в него поцелуем?
– Тогда мне, вероятно, не следует танцевать с вами вальс?
– Мы во Франции, где это не вызывает возражений. А вы такая легкая, словно перышко! Я мог бы протанцевать с вами всю жизнь.
– Недаром я брала уроки, – ответила она с деланной скромностью, наслаждаясь дрожью его рук. О да, он жаждет ее! Она удивлялась сама себе.
Вечер стремительно завершился. Она выпила еще шампанского, из-за чего все вокруг нее окрасилось в золотые тона.
Мариса предпочла забыть тетушкины предостережения; она воображала себя ночным цветком, оживающим при свете свечей и глаз Филипа. Долг и обязанности были сейчас пустыми словами, которые можно пустить по ветру вместе со всеми ее прежними страхами и неуверенностью в себе. В этот вечер она была прекрасна и не менее уверена в своих чарах, чем любая из увешанных драгоценностями великосветских львиц, отчаянно строивших глазки кавалерам из-за своих вееров.
Филип уже не принадлежал себе: она знала, чувствовала это, хваталась за эту мысль как за талисман, способный одолеть мрачное прошлое. В нем не было ни тени склонности к насилию, никакой дикости, грубости. Он не был способен оскорбить ее, надругаться над ней. В этот вечер ей было нетрудно выбросить из памяти то насмешливые, то свирепые серые глаза, всегда подчинявшие ее своей воле.
Только в предрассветных сумерках Мариса снова оказалась у себя в спальне, едва держась на ногах. Горничная, укоризненно ворча, помогла ей раздеться. Последняя ее связная мысль, предшествовавшая сладкому забытью, была посвящена Филипу, его золотым волосам, освещенным ярким светом сотен свечей, нежности, с которой он в первый раз поцеловал ее в губы…
Она слишком утомилась, чтобы видеть сны. Пробуждение оказалось мучительным из-за пульсирования в висках.
– Вставай, соня! Сейчас не время нежиться в постели и мечтать о красавчике англичанине. Поднимайся живее! Арлин уже укладывает твои вещи. Сегодня днем мы уезжаем в Париж!
Тон Эдме выдавал веселье. Она с удовольствием наблюдала за сонной Марисой, которая с трудом села в постели и тут же схватилась руками за голову.
– Так-то лучше! У нас очень много дел. Кофе за завтраком взбодрит тебя. Ты выпила слишком много шампанского, милочка, но ничего, придется привыкать, если хочешь вращаться в свете. А тебе этого не избежать. Даже на императора произвело впечатление, как наш маленький воробышек превратился в райскую птичку. Ты поедешь с нами в Париж и со всеми познакомишься. Но для этого тебе придется поторопиться и вовремя собраться.
Подобно всему, что происходило с ней после приезда в Мальмезон, где ее окружили добротой и заботой, эти сборы были больше похожи на сон, готовый вот-вот рассеяться, чтобы вернуть ее к неприглядной действительности. Впрочем, тетя Эдме упорно превращала сон в реальность: своей деловитостью она напоминала племяннице, что она не грезит. Между делом тетушка сообщила, что жить Марисе предстоит во дворце Тюильри, бывшей резиденции французских королей, ныне – официальных апартаментах первого консула Франции.
Мариса не верила в происходящее и потому не задавала вопросов. Даже хмурая Гортензия не удержалась от улыбки, увидев ее завороженность. Сидя вместе с ней в карете, она прошептала:
– Уверена, ты еще увидишься со своим англичанином. Ты считаешь, что всерьез полюбила? Он тоже весь вечер не замечал никого, кроме тебя. Неужели тебе будет даровано счастье сделать самостоятельный выбор?
Вспомнив, что Гортензию выдали замуж против воли, Мариса устыдилась собственного счастья, которое вот-вот могло захлестнуть ее с головой, и сжала холодную руку своей спутницы.
– По-другому не будет! Я совсем не важная особа, кто же станет так обо мне печься?
Сейчас, преодолев прошлое и смело заглядывая в будущее, она была готова этому поверить.
На этот раз Париж предстал перед ней совсем другим – таким, каким она мечтала его увидеть. Вереница карет с золочеными дверцами катила по широким улицам под охраной блестящего гусарского караула, повсюду собирая толпы зевак, выкрикивавших приветствия.
Мариса сознавала теперь, какой властью обладает Наполеон Бонапарт и какова его популярность в народе. Себя она ощущала едва ли не членом королевской фамилии; это чувство только укрепилось на торжественной церемонии, устроенной в честь их прибытия во дворец.
Здесь повсюду неслышно скользили ливрейные лакеи, в роскошных комнатах горели камины и благоухали в вазах свежие цветы. Единственным доступным занятием остался отдых после длительной поездки. Мариса послушно прилегла отдохнуть, зная, что на вечер назначено посещение театра – знаменитого «Комеди Франсэз», за которым последует ужин в резиденции российского посла. Ей предстояло привыкать к ночному образу жизни. Не успела она толком поразмыслить о предстоящих развлечениях, как глаза ее закрылись сами собой.
– Завтра к нам пожалует сам Леруа, великий кутюрье, чтобы снять с тебя мерку для новых туалетов, – объявила графиня де Ландри, появившись спустя несколько часов в комнате Марисы. Подмигнув, она добавила: – Тебе не о чем тревожиться. Ты моя племянница, а де Ландри выделяет мне на содержание кругленькую сумму, которой я распоряжаюсь по своему усмотрению. Позднее, когда ты напишешь письмо отцу и вымолишь его прощение – не бойся, я убеждена, что он все поймет, – у тебя появятся собственные деньги на булавки. А сегодня вечером тебе придется надеть одно из моих платьев. Взгляни! Здесь это называется английским фасоном. Просто, но мастерски сшито. А какой выигрышный цвет! Оно мне было тесновато, и я попросила Арлин перешить его для тебя. Примерь поскорее; уверена, что оно придется тебе впору.