Доминик вздохнул, потом, сузив глаза, грозно посмотрел на Дональда.
– У меня свои причины идти на Дерну. А ты, дружище, как всегда, много болтаешь. Должен ли я напоминать тебе, что здесь язычник ты сам? Нет, избавь меня от своих проповедей! Если хочешь, можешь рассказать Итону, кто я такой, но я предпочел бы, чтобы эти сведения не становились всеобщим достоянием. Ты меня понял?
– Еще как! – недовольно ответил Дональд, вытирая тыльной стороной ладони рот. – Но я все равно еще многого не понимаю. У меня к вам уйма вопросов. Старикашка араб в зеленом тюрбане, которого мы подобрали ни живым ни мертвым после того, как вы рискнули ради него своей глупой головой… Я думал, что брат отнял у него его земли. Ладно, не смотрите на меня так! Да, я не очень-то умею держать язык за зубами. Я не говорю, что он плох, – как-никак он научил нас с вами арабскому. Только мне совсем не нравилось, когда вы с ним пускались в обсуждение его религии. А потом он подарил вам медальон, который вы с тех пор носите на шее… Но довольно об этом! Неужто вы собираетесь прожить среди арабов до конца жизни? А бедная девочка, ваша жена? Конечно, она не виновата, что вас тогда схватили подручные Фуше…
– Довольно, Дональд! Даже от тебя я могу выслушивать далеко не все! – Доминик, сидевший скрестив ноги, легко поднялся. В неверном свете ламп он выглядел настоящим арабом с высеченным из кремня лицом и суровым взглядом.
Поняв, что пора убираться восвояси, Дональд нехотя встал. Перейдя на превосходный арабский, Доминик проговорил бесстрастным тоном:
– Можешь не скрывать от Итона всей правды, только заручись его обещанием, что это останется между вами. Да передай ему, чтобы с утра пораньше он был готов выступить. До Дерны уже рукой подать, и мне не терпится там оказаться.
В начале апреля пала Бома, а вскоре после ночной атаки – и сама Дерна. Янычары, бесстрашные бойцы, вели упорное рукопашное сражение с захватчиками за каждую улицу, население же попряталось в ожидании, кто выйдет победителем.
Выведав у одного умирающего янычара, где проживает Осман-Торговец, Сакр ибн Хайреддин устремился туда, сопровождаемый двумя верными бедуинами, поклявшимися ни на минуту не бросать его одного, и не менее верным Дональдом Макгиром, ведомым как любопытством, так и желанием защитить своего безрассудного друга.
Дерна уже находилась в руках нападавших. Женские крики перемешивались с воплями и гоготом победителей. Пламя, рвавшееся в нескольких местах к ночным небесам, свидетельствовало о плачевной судьбе захваченного города.
Из запертого дома Османа раздавались женский вой и надрывный плач малых детей. Перед дверью неприятеля поджидал сам Камил Хасан, оскаленные зубы которого сверкали на фоне бородатой физиономии. Обнаженный ятаган в его руке отражал отблески многочисленных пожаров.
– Я знал, что ты явишься сюда. У меня тоже есть шпионы. Ну, раб, готов ли ты сразиться со мной за жизнь своего сына? Если он, конечно, еще жив… Или мне придется драться со всеми вами?
Доминик махнул рукой, приказав своим спутникам отойти назад. Дональд повиновался с зубовным скрежетом.
– Человек находится в рабстве только у самого себя. Так было и с тобой, Камил-паша. Я убью тебя, если ты не уберешься, хотя мне совсем не хочется так поступать. Дерна захвачена, скоро то же самое будет и с Триполи. Если у тебя осталась крупица разума, ты бросишь саблю и сдашься.
Вместо того чтобы отступить, Камил сделал выпад. Ятаган сверкнул на том месте, где только что стоял его язвительный противник. Белые одежды затрепетали на ветру, два клинка столкнулись, высекая искры.
Они бились на низких ступеньках дома. Камил, потерявший все, сражался с небывалым отчаянием. Он был янычаром, знатным воином, с детства постигавшим ратное искусство. Сейчас его силу удваивала горечь. Это сражение было последним в его жизни: неминуемая смерть поджидала одного из двоих, однако жизнь Камила уже утратила всякий смысл.
Бедуины бесстрастно взирали на поединок, уступив место противникам. Дональд тоже невольно попятился, однако негромко подбадривал друга.
Сверкающие лезвия со звоном и лязгом ударялись друг о друга вновь и вновь. В отдалении раздавались крики, но здесь, на ступеньках дома, слышалось только тяжелое дыхание, шорох подошв и скрежет стали.
Конец схватки наступил неожиданно. Доминик оступился и отпрянул. Камил с пронзительным криком рубанул ятаганом пустое место, где только что стоял его враг. Тот сделал выпад, оказавшийся смертельным. Окровавленное тело с держащейся на клочке кожи головой повалилось на ступеньки, обагрившиеся кровью.
– По-моему, он искал смерти, – молвил Доминик, ни к кому не обращаясь, вытирая окровавленный ятаган о свое белое одеяние, и постучал рукоятью в дверь.
– Бедняга! – небрежно бросил Дональд. – Что он, собственно, имел в виду, говоря о вашем сыне? Вы мне ничего не сказали о…
– Разве я обязан перед тобой держать ответ, старый любопытный козел? Придержи-ка язык! Еще посмотрим, как нас здесь встретят.
Изнутри послышались какие-то звуки. Один из бедуинов повысил голос, прокричав по-арабски нечто угрожающее. После недолгих колебаний раздался лязг отодвигаемых засовов. Дверь распахнулась. Взорам четверых освободителей предстала высокая тощая особа с растрепанными волосами, с ребенком на руках.
– Я американка! Вы тоже американцы? Если начистоту, то со мной обращались неплохо. Я обещала, что скажу вам об этом. – Женщина во всем черном, без чадры говорила как уроженка Новой Англии. – Собственно, кто вы такие? Настоящие арабы, кроме разве что вас! – Она осуждающе взглянула на Дональда, потерявшего в битве головной убор, и тот мгновенно побагровел.
Доминик, застывший на месте, произнес изменившимся голосом:
– Боже! Миссис Микер?
У Селмы Микер нашлось бы, что ему сказать, но Доминик поспешно ретировался, поэтому выслушивать ее гневную тираду пришлось бедняге Дональду.
– Значит, и он погряз в язычестве? Честно говоря, я не очень удивлена, хотя в какой-то момент почти жалела его. Как себя вела эта девочка, его жена!.. Ведь она была готова избавиться от родного дитяти, лишь бы жить с этим турком! Вы представляете, как здесь поступают с мальчиками? Лучше не буду рассказывать, потому что язык не поворачивается произносить такие ужасные вещи… Меня не тронули только потому, что я не поддалась. Они называли меня безумной, а сумасшедшие считаются у них святыми. Ха! Зато я приглядывала за ребенком. Я потеряла троих собственных детей. В этом возрасте они такие крохотные и беспомощные! Язычники хотели было дать ему свое имя, но я окрестила его по-нашему, по-христиански. Не важно, в кого превратился его папаша, – мальчик останется христианином. Он уже знает меня и тянется ко мне ручонками. Я не позволю забрать его у меня, слышите? – В ее скрипучем голосе послышались жалобные нотки. – Ведь его у меня не отберут?
– Нет, ни за что! – успокоил ее Дональд, больше всего желавший сейчас, чтобы Доминик вернулся и спас его. – Он так не поступит. Малышу нужен уход, а ни я, ни капитан Челленджер не способны стать няньками. – Он почмокал губами и пощекотал младенца под подбородком. Мальчик глянул на него немигающими серыми глазами, после чего прижался личиком к плечу женщины, державшей его на руках.