– Моя маленькая племянница, мечтавшая стать монахиней! Как же мне тебя называть? Марисой, как тебя называла мать? Монахине такое имя не подходит, но тебе – в самый раз. Запомни одно: что бы с тобой ни произошло, куда бы тебя ни заводило твое упорство, теперь ты здесь. Отдохни, дитя мое, и постарайся выбросить из памяти все неприятные воспоминания.
Ее пристанищем стала резиденция губернатора. Де Виньи удалился, и Мариса, собрав волю в кулак, исповедалась дядюшке. К ее удивлению, тот и после этого продолжал одаривать ее любящей улыбкой и даже погладил по преклоненной голове, благословляя.
– Вы не понимаете, монсеньор! Я грешница. Я была так слаба, так…
– Зато ты так молода! Не будешь же ты это оспаривать? Ты жаждешь наказания, которое помогло бы тебе избавиться от груза прошлого? Послушай, племянница: я стар, старше своего брата, твоего отца. Я много повидал на своем веку. Я мог бы наложить на тебя епитимью и обязать ее выполнять, но разве это помогло бы? Нет. Помощь может прийти только от тебя самой. Для начала тебе надо положить конец своему нескончаемому бегству. Разве ты еще не открыла для себя, что бегство сулит только худшие испытания по сравнению с теми, что побудили тебя бежать? Обретение мира в душе – вот первый шаг к спасению.
Суждено ли ей обрести мир и покой, о которых толкует дядюшка? Она исповедалась ему во всех своих грехах, однако, к своему разочарованию, не увидела на его морщинистом, опаленном солнцем лице ни намека на потрясение, даже на простое осуждение. Не вызывало сомнений, что за свою долгую жизнь ему пришлось увидеть и услышать кое-что похуже!
Он согласился взять ее с собой в Новую Испанию, но дожидаться этого предстояло еще два месяца. Живя в губернаторском доме, она никак не могла утолить любопытство его жены и дочерей в отношении ее жизни в Англии и во Франции, в особенности же – в гареме у турка. Ненавидя себя за лицемерие, Мариса всего лишь отвечала на их невинные вопросы насчет последней моды и ее мнения об испанской королеве, которую она мельком видела. Их также интересовал Наполеон, которого она представила красавцем, хранящим верность Жозефине… Что касается ее пленения в Триполи, она призналась, что это было не так уж плохо, к тому же длилось недолго; женщин уже не продают с молотка, как невольниц, и она не могла пожаловаться на обращение…
Какова судьба Камила? Вспоминает ли он о ней? Что стало с Домиником? Она не позволяла себе думать о нем. Есть ли на свете женщина, способная забыть своего первого мужчину? Теперь ей казалось невероятным, что они когда-то были женаты. По словам дяди, церковь не признает гражданского брака. Тем не менее он пообещал устроить официальное расторжение ее брачных уз.
– Доминик стал мусульманином. Мне сказали, что он дал мне развод, как это принято у мусульман.
– Ты сможешь снова выйти замуж, если пожелаешь. Предоставь это мне.
– Я больше не хочу вступать в брак! Лучше бы мне остаться тогда в монастыре или стать монахиней! А нельзя ли это сделать теперь?
– В таких делах нельзя торопиться. У тебя уже есть некоторый опыт. Поживем – увидим. Пока что у тебя есть свои обязанности. Отец оставил тебе земли, за которые ты несешь ответственность. Сначала мы поедем в Новую Испанию, а потом, прежде чем принять окончательное решение, ты должна будешь побывать в Луизиане.
– И познакомиться с мачехой? Неужели это неизбежно? Вы ведь знаете, монсеньор, чего мне больше всего хочется!
Голос архиепископа посуровел:
– Ты поверила мне свое желание, Мариса. Но прежде чем отказаться от мирской жизни, ее надо познать. Сначала получи представление о том, что необходимо знать, а потом делай разумный выбор, основываясь на своем опыте.
Путешествие в Новую Испанию они совершили вдвоем – сначала морем, потом по суше. То были земли, завоеванные Кортесом и его конкистадорами, на которых свирепствовало рабство, сходное с ближневосточным. Несмотря на то что обитательницы гаремов не сидели взаперти, их положение вряд ли было лучше: испанка благородного происхождения сначала ходила в рабынях у своего отца, потом у мужа. Мариса не могла не осуждать эти порядки. Когда она высказала предположение, что они заимствованы у мавров, дядя взглянул на нее с интересом.
– Совершенно верно! – молвил он без тени укоризны. – Именно поэтому я полагаю, что ты еще не готова к монашеству, милая! У тебя пытливый, независимый ум. Сначала дай ему развиться, а уж потом принимай бесповоротное решение.
– Что, если я его уже приняла? – в нетерпении вскричала она.
Он улыбнулся ей как несмышленому дитяти:
– Повторяю, тебе требуется время. Ты еще не обрела внутреннего мира. Монастырь не убежище, а святилище. Надеюсь, со временем ты поймешь, о чем я толкую.
Шли дни, недели, месяцы; постепенно Мариса, сама того не замечая, находила разрешение противоречий, не дававших покоя ее душе, и все больше примирялась с собой. Она и ее дядя много путешествовали, неизменно сопровождаемые воинским отрядом. Она поняла, насколько велика его власть, хотя сам он вел существование скромнейшего крестьянина из глуши, в которую им приходилось забираться. Парижские туалеты Марисы, ее изящное невесомое нижнее белье и драгоценности путешествовали вместе с ней, оставаясь в кованых сундуках. Мариса отпустила волосы, не грустила, что они выгорают на солнце, носила простую одежду и не прятала лицо от палящих лучей, приобретая все более темный загар.
Однажды, когда они, оставив позади часть Новой Испании под названием Мексика, углубились в дикие просторы Техаса, Мариса познакомилась с женой командира маленького испанского форта, недавно родившей мертвого ребенка. Желая успокоить безутешную женщину, плакавшую навзрыд, она тихо сказала:
– Я тоже потеряла ребенка, даже двоих. Правда, в первый раз это был только выкидыш на третьем месяце беременности.
– Вы? – Как ни велико было ее горе, женщина подняла залитое слезами лицо. – Но ведь вы так молоды, на вас не повлияли здешний тяжелый климат и еще более невыносимые условия. Не думала, что вы были замужем.
– Была и остаюсь. – Несмотря на невозмутимость, которую она приобрела, у нее вспыхнули щеки. – Брак оказался несчастливым, – нехотя объяснила Мариса. – Не знаю даже, жив или мертв тот, кто считался моим мужем.
Вернувшись в свою каморку, она долго сидела перед забранным решеткой окном, наблюдая за закатом, окрашивавшим небо в алые, розовые и золотые тона. Давненько она не вспоминала свое прошлое, благо дядя не сделал ни одной попытки вызвать ее на откровенность. Но теперь воспоминания внезапно вырвались на свободу. Каким бы стал ее мальчик, если бы остался жив? Она вспомнила Испанию, Францию, Лондон, океанские волны, беленые домики Туниса, склоненное над ней лицо Камила. Помнит ли он ее, тоскует ли по ней? Тревожится ли о ней тетя Эдме? Она вспомнила серые глаза с серебряным отливом и не могла не задуматься о Доминике. Жив ли этот человек? Наверное, он по-прежнему ненавидит ее.
Забыть, забыть! Этого требовало все ее существо. Она выжила, возродилась к новой жизни, где не было места прошлому.