— Ох, не напоминайте, — выдохнула Мария.
Геррик твердо посмотрел ей в глаза.
— То, о чем я вас попрошу, очень важно. Шантажист должен поверить, что вы паникуете и пытаетесь собрать деньги для выкупа. Чем дольше нам удастся продержать его в этом убеждении, тем лучше.
— А что собираетесь делать вы?
— Поищу помощи в самых не подходящих для этого местах.
Софья прошлась по тесному чердаку. Надежда на спасение таяла, уступая место отчаянию.
Последние три дня были одним сплошным кошмаром, начавшимся с сумасшедшего бегства из постоялого двора и закончившимся на этом чердаке в каком-то старом доме, куда ее затолкали вместе со слугами. Еще больше удручало осознание того печального факта, что все ее усилия, все страдания были напрасны. Письма, ради которых она пошла на все эти жертвы, остались далеко-далеко, среди брошенных вещей, которые достались неведомо кому.
Хотя, конечно, могло быть и хуже, напомнила себе Софья.
По крайней мере, после прибытия сюда ей не приходилось терпеть общество сэра Чарльза. Внизу постоянно находились двое охранников, но наверх поднимался один только Иосиф, который приносил скудную пищу, в основном холодную кашу, и отводил пленников в уборную за конюшней.
Время шло, и Софья чувствовала — срок истекает.
Накануне, сразу после прибытия сюда, она видела, как трое всадников отправились по дороге в Санкт-Петербург. Наверняка для того, чтобы доставить ее матери записку с требованием выкупа.
Как только все детали будут согласованы…
Отогнав страшную мысль, Софья повернулась и посмотрела на слуг, сидевших на полу и упрямо отказывавшихся воспользоваться узкой кроватью, единственным предметом мебели в этом сыром, грязном месте.
Настойчивое стремление слуг придерживаться заведенного порядка, находясь в плену у безумца, наверное, вызвало бы у нее раздражение, если бы мысли не были заняты другим. Слуги категорически отказывались ее оставить.
— Ну почему вы, двое, такие твердолобые? К чему это дурацкое благородство? — Поняв, что парочку не запугать, Софья перевела дыхание и смягчила тон. — Если бы вам удалось бежать, это помогло бы и мне. Неужели вы не понимаете?
Но призыв к здравому смыслу прозвучал гласом вопиющего в пустыне. Служанка только шмыгнула носом.
— Спорить бесполезно. Мы с Петром вас не бросим.
И разговаривать на эту тему больше не будем.
Софья указала на окно, за которым виднелся подступавший к самому домику лес. Второе окно выходило во двор, за которым пролегала узкая тропинка. За все время, что они провели на чердаке, по тропинке не прошла ни одна живая душа.
— Нельзя сидеть здесь сложа руки и ждать, пока нас найдут. Караульных сейчас не видно. Такой возможности больше не представится.
— Надо ждать. — Служанка поднялась с пола и отряхнула от пыли юбку. — Ваша матушка соберет деньги, и тогда нас освободят.
Софья тяжело вздохнула:
— Мне бы твою уверенность…
— Ну разумеется… — начала девушка и не договорила — Петр, поднявшись, положил руку ей на плечо. Судя по хмурому выражению его лица, возница разделял подозрения госпожи. — Ох…
— Сэр Чарльз никогда бы не открылся нам, если бы намеревался освободить, — сказала Софья.
Служанка в испуге прикрыла ладошкой рот.
— Святые угодники.
— Теперь вы понимаете, почему обязательно должны попытаться бежать, — продолжала Софья.
— Я вас не брошу.
Ну что делать с такой упрямицей? Взять да выбросить в окно и не спрашивать, хочет она того или нет? Она уже обдумывала такой вариант, когда Петр поднял предостерегающе руку:
— Кто-то идет.
И действительно, с лестницы донесся звук шагов, а в следующее мгновение сердце у Софьи как будто провалилось куда-то — она увидела самого виновника всех своих бед. Сэр Чарльз был в безупречно выглаженном сером сюртуке. Неизменная ухмылка играла на тонких губах.
— Надеюсь, не помешал?
Дабы не доставить врагу удовольствия видеть ее страх, Софья постаралась придать лицу бесстрастное выражение.
— Нисколько.
— Хорошо. Тогда, возможно, вы спуститесь со мной откушать?
Господи, с чего бы вдруг такие перемены? Уж не выплатила ли мать выкуп? Если да, тогда это конец.
— Я не голодна.
— Я не прошу. — Сузившиеся глаза холодно блеснули. — Следуйте за мной.
За спиной у нее зашевелился Петр, и Софья, поняв, что возница может сделать сейчас какую-нибудь глупость, быстро шагнула вперед.
— Хорошо. — Она гордо подняла подбородок. — Я могу привести себя в порядок?
— Тщеславие, имя тебе — женщина, — усмехнулся сэр Чарльз, скользнув беглым взглядом по ее мятому платью. — У вас есть пять минут. Не спуститесь — пришлю Иосифа. Поверьте, вам его обращение придется не по вкусу.
В наступившей тишине англичанин слегка поклонился и, повернувшись, сошел по лестнице.
Софья проводила его полным отчаяния взглядом. Нужно что-то делать, повторяла она себе. Нельзя сдаваться без боя. Гордость не позволяла ей пассивно ждать конца.
— Что ему надо? — дрожащим от страха голосом спросила служанка.
— Даже не представляю, но ничего хорошего в любом случае не жду. — Софья шагнула к девушке. — Помоги мне снять это платье.
— Что это вы надумали? — спросила служанка, расстегивая на спине черное креповое платье.
Петр, смущенно закашлявшись, отвернулся к стене.
— Бесполезно, наверное, но я не могу хотя бы не попытаться выбраться отсюда.
Софья выскользнула из платья и торопливо ослабила корсет. Последней на пыльный пол упала сорочка. Потом — на глазах у изумленной девушки — госпожа снова надела корсет и платье и, захватив сорочку, подошла к узкому окну. Петр еще раньше открыл его, чтобы впустить свежего воздуха. Высунувшись насколько могла, Софья повесила сорочку на гвоздь.
— А если сторожа увидят? — озабоченно спросила служанка.
— Не должны бы. Они же с этой стороны почти не показываются. Боятся, наверное, что их увидят с дороги. В крайнем случае скажу, что промочила и повесила сушиться.
— Думаете, кто-то заметит?
— Только если сильно повезет, но ничего лучше сейчас в голову не приходит. — Софья пробежала взглядом по пустынной тропинке. Даже если кто-то и пройдет по ней, заметит ли болтающуюся тряпку? А если и заметит, примет ли ее за сигнал? Она надеялась только на то, что сорочка может привлечь внимание тех, кто целенаправленно ищет именно ее и кто таким образом поймет, что дом не пустует.
Перед глазами снова встало худощавое лицо Стефана.