Когда экипаж остановился наконец у ступенек перед входной лестницей, Стефан, не дожидаясь лакея, сам соскочил на землю, прошел мимо кучки гостей, поднялся наверх и вошел в вестибюль, где передал шляпу и перчатки слуге, стоявшему под большим портретом императора Петра.
С некоторым опозданием уловив обращенные на него любопытные взгляды, Стефан сбавил шаг, отдышался и уже с положенным достоинством продолжил путь на верхний этаж, время от времени кивая знакомым.
Император уже интересовался, какие ветры занесли английского герцога в Санкт-Петербург, и привлекать к себе дополнительное внимание, носясь как сумасшедший по дворцу, Стефан не собирался.
Поднявшись на самый верх лестницы, он взял небольшую паузу, чтобы присмотреться к многочисленным гостям. Большинство собрались здесь поглазеть на других и показать себя, но нашлись и такие, кто с неподдельным интересом любовался большими портретами, украшавшими стены.
Не обнаружив в первые мгновения Софьи, Стефан в отчаянии стиснул кулаки, но вдруг заметил краем глаза мелькнувшие в солнечных лучах золотистые локоны.
Знакомое волнение, объяснять причину которого он упрямо отказывался, прошло ознобом по телу и заворочалось тугими канатами внутри. Проскочив мимо пожилой дамы в ужасном красновато-коричневом платье и ее дочери с бледным пухлым лицом, Стефан устремился к Софье. Нет, уж теперь ей не уйти.
Не выпуская из виду золотистые кудряшки, Стефан пробился через толпу и увидел невдалеке знакомый четкий профиль. Губы его сложились в хищную улыбку — значит, не ошибся.
Вот она. Здесь. Желание нарастало, подгоняло, несло. Слишком много ночей он провел, думая о ней, тоскуя по ней, остро ощущая пустоту рядом. Хватит с него бессонных часов.
Словно прочитав его мысли, Софья оглянулась через плечо и незаметно проскользнула в боковую дверь.
Решительно последовав за ней, Стефан оказался в небольшой гостиной с китайским шелком на стенах и диванчиком в восточном стиле у камина. Убедившись, что кроме них в комнате никого нет, он закрыл дверь.
И замер, прислонившись к деревянной панели, устремив взгляд на остановившуюся посередине гостиной Софью.
Боже. Она светилась и сияла, словно ангел.
Сердце как будто взорвалось теплом, и оно растеклось по всему телу. Злясь на себя самого неведомо за что, Стефан то ли заворчал, то ли зарычал и, оттолкнувшись от двери, направился к ней. Когда он в последний раз прижимал к себе ее тело? Ему казалось, прошли годы.
В его походке было что-то звериное, и Софья, ощутив едва сдерживаемый голод хищника, напряглась. Зрачки расширились. Отступить она не успела. Он сжал ее в объятиях, и напряжение последних дней немного отпустило. Вдвоем они как будто образовывали новое целое. Идеальное целое.
— Софья, — прошептал Стефан, трогая губами атласную кожу и вдыхая теплый жасминовый запах.
Она прижалась к нему всем телом, застонала, глухо и протяжно, задрожала. Он наклонился, нашел ее губы и впился в них с отчаянием обреченного, забыв о гостях за дверью, императоре, всем мире. Остались только двое, он и она.
Магию момента нарушили донесшиеся из приемной звуки струнного квартета. Софья встрепенулась, уперлась ладонями ему в грудь и отвернула голову, пряча губы от его требовательных поцелуев.
— Нет, нет, — сказала она охрипшим вдруг голосом. — Мне нужно поговорить с вами.
Стефан проложил дорожку вниз, к шее, держась подальше от прикрывавшей рану ленты.
— Потом, — прошептал он, ощущая под губами торопливое биение пульса.
— Вы должны остановиться.
— Почему?
— Хотите, чтобы нас здесь увидели?
Стефан улыбнулся. Что может случиться и каковы могут быть последствия — все это было абсолютно не важно.
Ему была нужна она. Сейчас.
— Я хочу только вас. — Он отстранился, скользнул жадным взглядом по ее прекрасному лицу. — Идемте со мной. В этом жутком дворце должен быть какой-нибудь укромный уголок. Она решительно выдвинула подбородок, но ничего не смогла поделать с разлившимся по щекам румянцем.
— И никакой он не жуткий, — неосторожно вступилась за дворец Софья. — Многие из тех, кто здесь бывает, говорят, что он красивее даже Версаля.
Стефан фыркнул.
— Версаль? А что в нем хорошего? Впрочем, сейчас меня мало интересует архитектура.
— Меня тоже.
Его как будто ошпарило кипятком.
— Тогда давайте поищем местечко, где нам точно не помешают.
Он снова прижал ее к себе, дав ощутить силу своего желания, но она неожиданно выскользнула из его объятий.
— Нет, я пришла сюда не для этого.
Стефан скрипнул зубами. Желание, контролировать которое становилось все труднее, требовало бросить ее на ближайший диван. Что бы она ни говорила, он слышал в ее голосе то же томление. Те смешные препятствия, что она пыталась выставить, не могли остановить его ни на минуту.
Но вместо того, чтобы уступить этой силе, Стефан стиснул зубы, убрал руки за спину и сделал шаг назад.
Странно, но он не хотел вынуждать ее к капитуляции. Пусть сама признает, что желает его с не меньшей силой, чем он — ее.
Гордость? Или что-то более опасное?
Кто знает.
— Не важно, зачем вы сюда пришли. Важно, что вы здесь, — проворчал он. — Я знал, что вы не сможете прятаться вечно.
— Я не пряталась.
Он многозначительно посмотрел на ее распухшие от поцелуев губы.
— Как могут такие прелестные губки произносить такую отвратительную ложь?
Софья разгладила мерцающие складки своего золотистого платья, и Стефан понял, что она вовсе не так спокойна, как хочет показаться.
— Если я не желаю принимать вас у себя дома, то не потому, что прячусь. Моя мать серьезно больна.
— Чего и следовало ожидать. — Стефан в отчаянии покачал головой. — Вы едва не погибли из-за ее эгоистичного нежелания признать правду, а теперь она еще и требует сочувствия и жалости.
Суровые слова задели ее. Софья нахмурилась, в ее чертах проступило столь хорошо знакомое упрямое выражение. Да, она будет оберегать и защищать мать до самых ворот ада. Несмотря ни на что.
Он признавал эту безусловную преданность за достоинство и даже восхищался ею — с неохотой, — но и отступать не собирался. Может, если тряхнуть ее как следует…
— Вы ничего не знаете о моей матери, и в любом случае не вам ее судить, — бросила она.
— Не мне ее судить? — взорвался он. — Спать с вами мне можно, а защищать от тех, кто беззастенчиво пользуется вашей добротой, нельзя. Так получается?
Софья покраснела.
— Вам ничего нельзя. Вы не понимаете. То, что было между нами, закончилось.