Ум и воля подсказывали: «Ты приехала сюда с определенной целью. Обрести силу, которую считала утерянной, найти ответы на все загадки, встать лицом к лицу с реальностью, как могла это делать раньше. Пора заглянуть в себя и приниматься за дело!»
К тому времени как я позавтракала, чувство неловкости от визита Тодда прошло. Я решила, что проведу день за чтением дневников отца.
Кем я была? Дочкой грязного фермера, как издевательски заявил Тодд Шеннон, загоревшей дочерна, с волосами, стянутыми небрежным узлом на затылке? Индейской скво? Какой видел меня Люкас? Я быстро задушила тревожные мысли, пытаясь побороть предательскую слабость. Разве я не обещала себе, что не стану оглядываться? С прошлым покончено. Не позволю глупым чувствам управлять собой!
Но несмотря на всю решимость, я открыла ящик стола со странным предчувствием чего-то недоброго. Найдя первую тетрадь, задвинутую в самый угол, я вынудила себя читать с самого начала. Никаких пропусков и перелистывания страниц!
Вся жизнь человека была в этих пожелтевших листочках. Его жизнь и судьба других людей, связанных с ним. Как я посмела настолько легко относиться к тому, что было мне доверено: лениться, бездельничать, валяться на солнце?! Отец так немного хотел от своей дочери, но я думала только о себе, своих сиюминутных желаниях, забыв о долге памяти.
Какой сильной я себя считала, как презирала в других то, что считала слабостями! И только теперь, обнаружив собственные недостатки, смогла увидеть в отце не только некий образ, а реального человека, имевшего волю и мужество признать свои просчеты и понять ошибки других людей, человека, способного любить, ненавидеть и даже ревновать, но тем не менее настоящего мужчину. Если бы я только успела узнать его!
Я открыла тетрадь; глаза невольно остановились на одном имени:
«Сегодня Люкас привез Рамона, приятного молодого человека с безупречными манерами. Понравится ли он Ровене? Я должен учиться быть отцом. Ни к чему не принуждать дочь. Но если бы ей понравился Рамон, все было бы по-другому. Боюсь, однако, что именно Люкас привлечет ее внимание».
Я быстро перевернула страницу. Значит, отец тоже опасался. Но чего? Неужели начал подозревать правду об истинных отношениях Люкаса и Илэны?
Я заставила себя читать дальше, отыскивая фразы, полные любви и надежды на мое счастье и будущее. Ни одного упоминания о болезни и постоянно испытываемых страданиях.
«…Брэйнуорт пишет, что Ровену считают одной из первых красавиц Лондона, но, несмотря на множество поклонников, она остается холодной и сдержанной… Биконсфилд объявил, что она самая умная из всех женщин, которых он знал…»
Неужели та женщина, о которой с такой любовью и гордостью пишет отец, действительно я? Каким далеким кажется теперь лондонское общество. Я несколько раз сморгнула, чтобы прогнать непрошеные слезы, и продолжала читать: о Тодде Шенноне, о Марке, которого отец искренне любил, о мелких ежедневных событиях, развлечениях и разговорах…
Неожиданно сильно забилось сердце – я опять встретила имя Люкаса.
«Я пытался поговорить с Люкасом, объяснить, но он не желает меня слушать. Что-то мучает его, но правды мне не узнать. Иногда я чувствую, что Люкас намеренно отдаляется от меня. Чего же он хочет? Я предложил ему денег, с которыми можно начать новую жизнь, но он отказался и объяснил, что нужен Илэне. Люкас ненавидит Тодда, и боюсь, эта ненависть искорежит всю его жизнь…
Наверное, пора идти за советом к моему мудрому старому другу, шаману… Откуда мне знать, как отнесется дочь к моему решению. Если она прочтет это, умоляю, пусть простит старого больного человека – как иначе соблюсти закон справедливости? Дополнение к завещанию, которое Ровена может уничтожить, если сочтет нужным?.. Ясность мыслей возвратится, как только я смогу вдохнуть чистый горный воздух и поговорю со своим другом…»
Следующие несколько страниц вырваны… и несвязная запись почти неразборчивым почерком, явно сделанная через силу:
«Я так и не смог отдохнуть после возвращения с гор, куда отправлялся с намерением найти покой. Это моя вина – недостойное любопытство, стремление узнать до конца… но я дал слово не открывать тайну. А что, если придется… Боже, Боже, но откуда мне знать, возникнет ли такая необходимость. Почему я был так слеп, когда все столь очевидно? Имею ли право судить, зная, как сильны мои чувства? Я спрашиваю себя: не слишком ли позволил увлечься собственными иллюзиями? Смогу ли я посмотреть истине в лицо или снова попытаюсь закрыть глаза на правду? О Господи, почему она все время стоит перед глазами, как в тот день первой встречи? Неужели я все еще люблю ее? Илэна – дикое, примитивное дитя с телом женщины, наивная и изощренная, нежная и жестокая. Какая красота! Я лишился дара речи, когда увидел ее! Могу ли теперь ее винить? Или его? Если бы все мужчины знали, как легко полюбить Илэну, как быстро можно потерять голову…
Не думаю, что Люкас послушает меня, но я обязан объяснить все, даже если он возненавидит… Мальчику нужно знать, как ужасающе несправедливо с ним поступили…»
Снова кляксы, зачеркнутые слова, еще одна запись:
«…Эдип, трагедия, разыгранная в жизни. Нет-нет, дочь должна знать правду, должна быть подготовлена».
Следующие несколько строк смазаны и неразборчивы. Напрягая глаза, я с трудом прочла свое имя, потом имя Люкаса, несколько слов:
«Ненависть разъедает душу… насколько далеко он осмелится зайти…»
Снова кляксы, и наконец четкая фраза:
«Каковы бы ни были последствия, я должен действовать, ради Ровены и даже ради Тодда. То, что я узнал, меняет все. Письмо, написанное мной, должно быть уничтожено. Позже я смогу написать другое и все объяснить, но нужно подождать, пока разум мой прояснится. Прежде всего необходимо сделать дополнение к завещанию. Я слишком долго это откладывал. Позаботься я обо всем раньше, и смог бы предотвратить… нет, не позволю, чтобы зло восторжествовало. Люкаса следует остановить».
Я тупо уставилась на страницу. Похоже, чернильница опрокинулась, чернила пролились, залив все, написанное ниже… если, конечно, у отца остались силы писать что-то еще. Остальные страницы были чистыми, те же, что могли все объяснить, были так залиты черными чернилами, что заворачивались по краям и представляли сплошную кляксу.
Все, что осталось мне, – пугающая тайна, открыть которую я так надеялась, начиная читать дневники отца, порванные грязные страницы, уничтоженное письмо и зловещие слова: «Люкаса следует остановить…»
И теперь я должна попытаться наделить уже имеющиеся факты хоть каким-то смыслом. Что это за правда, которую так боялся признать отец? Он, очевидно, узнал об Илэне и Люкасе, но мне казалось, что причина его разочарования и печали гораздо глубже. И теперь оказалось, что именно я не желаю взглянуть в лицо истине, и мысль еще более ужасная завладела мной, не желая уходить.
Поднявшись так резко, что стул опрокинулся, я пошла к двери. На шум вбежала Марта, встревоженно глядя на меня.