Где же Кит? И что Деверелл намерен с ней сделать?
Очевидно, он пришел не просто так: его гнев имеет под собой какие-то основания, но какие? Только безумец может винить ее за годы, проведенные на морской службе.
Ведь он сам решил покинуть Лондон, задолго до того, как узнал о ее существовании. И вообще все это так неприятно… Хоть бы он поскорее убрался и оставил ее в покое!
Но вскоре стало ясно, что ее желанию не суждено сбыться. Холт грубо сорвал тонкую простыню и пригвоздил Амелию к мягкому матрасу, надавив рукой на грудь, когда девушка попыталась сесть.
— Ах нет, кошечка, я решил принять твое приглашение.
— Но я не приглашала вас в гости и не потерплю подобного обращения! — возмутилась Амелия и принялась вырываться. Но разве можно сдвинуть с места скалу?! С какой унизительной легкостью он укротил ее и, просунув пальцы в вырез рубашки, располосовал до самого подола. Противный звук рвущейся ткани прозвучал громовым раскатом.
— Ошибаешься, милая, — издевательски прошептал он, — и не только меня, но и всех мужчин на этом чертовом берегу. Нужно быть невеждой и грубияном, чтобы игнорировать столь откровенный призыв!
— Не правда… вы не так поняли…
— Вряд ли. Даже твой брат сообразил, в чем дело, хотя не слишком доволен таким поведением. Какая мягкая у тебя кожа…
Коричневая от загара рука поползла по животу.
— Интересно, сколько их было после меня?
— Немедленно проваливайте!
Но он лишь язвительно усмехнулся, продолжая терзать ее ласками. Амелия попыталась увернуться, но он крепко держал ее, лениво исследуя ее обнаженное беззащитное тело: мял груди, вытягивал соски… знакомые эротические пытки, которых она жадно ждала когда-то…
Почему он это делает? Не любя, даже не желая… Но разве он когда-нибудь давал понять, что любит? Месть… им движет чувство мести, желание унизить ее за то, что посмела встать между ним и бабушкой.
— Уходи, немедленно убирайся, и я обещаю ничего не говорить брату.
Холт презрительно скривил губы.
— Бедная девочка! Так боишься, что тебя разоблачат? Я думал о тебе каждый день, каждый час своего рабства на этом адском судне, куда меня упекла ты со своим любовником. Вот тогда я и поклялся, что вы за это заплатите полной мерой.
Амелия изумленно уставилась на него. Только сейчас во мраке забрезжил свет. Так вот что привело его сюда! Но выслушает ли он ее? Поверит ли?
Но тут он обрушился на нее, и Амелия съежилась под градом уничтожающих слов.
— Какая же ты подлая, расчетливая дрянь! Даже не спросила о судьбе жениха. Или все-таки успела с ним обвенчаться? Но это не важно… он издох, проклиная тебя.
— Дон Карлос мертв? — выдавила она, окаменев от ужаса. — Но как? Это…
— Хочешь узнать, я ли его убил? О да, цыганская потаскушка, это я послал его в преисподнюю, и если справедливость существует, ему придется так же худо, как мне на борту «Форчун». Но не тревожься. Тебе дуэль не грозит. Есть другие способы отмщения, которые я нахожу более… приятными.
Потрясенная до глубины души известием о гибели дона Карлоса, она не двинулась, пока он срывал с нее лохмотья сорочки, и отрешенно наблюдала, как он расстегивает лосины. Странное ощущение неизбежного сковало ее. Она больше не противилась его прикосновениям.
Просто кошмары ожили, опасность и зло подступили совсем близко, в облике беспощадного зверя, который вот-вот разорвет ее… если она, конечно, позволит.
Что он говорил насчет справедливости и дуэли? Ах да, расплата…
Деверелл провел по ее округлым грудям, расплющил соски и, нагнув голову, втянул в рот сначала один, потом другой и принялся сосать, так сильно, что в животе зажглось пламя, мгновенно распространившееся вниз, сосредоточившееся в самой сердцевине ее женственности, где все горело и пульсировало. Она ожидала грубости, даже жестокости, но его месть оказалась куда утонченнее: он заставлял ее отвечать ему, участвовать в этой пародии на слияние любящих сердец.
Господи, как хорошо он знал, где дотронуться, в каком месте нажать, словно проник в ее сны, те, что заставляли ее метаться, оставляли неудовлетворенной, разгоряченной, с тупой ноющей болью там, внутри, где так давно не было мужчины…
Ошеломленная этой мыслью, Амелия начала вырываться, но он оседлал ее и сжал коленями, продолжая ласкать, силой вырывая глухие стоны наслаждения. А потом… потом легко развел ее бедра, коснулся тугой горошинки… пальцы скользили по влажным завиткам с небрежной чувственностью, заставившей ее судорожно выгнуться. На мгновение она снова очутилась в библиотеке, где он тоже обнимал ее, только куда нежнее, и шептал что-то бессвязное. Но тогда она еще надеялась на его любовь.
Однако эта иллюзия быстро рассеялась, разлетелась в осколки, когда он взял ее, грубо, как портовую шлюху, вонзился одним безжалостным выпадом, так глубоко, что она вскрикнула от боли и, беспомощно взмахнув руками, уперлась ему в грудь. Но Холт снова поймал ее запястья, поднял руки над головой и втиснул Амелию в пышные белые подушки.
— Чего ты ожидала, цыганочка? — прошептал он, нагнувшись над ней. — Радостного воссоединения? Мной движут только гнев и жажда мести — чувства, с которыми и ты, вне всякого сомнения, хорошо знакома.
Она снова попыталась завопить от ярости, горя и тоски, но он проворно заткнул ей рот. Все плохо… ужасно плохо… она просила, протестовала, но он оставался глух к ее мольбам и отнял руку только для того, чтобы впиться в ее губы, хищно, с дикарским бешенством.
Ах, отбиваться бесполезно… Разум призывал ее поберечь силы, но и сдаться она не могла. Не в ее натуре безвольно сносить надругательства и насилия! Но исход борьбы был неизбежным, хотя бы потому, что ей с ним не сладить, и бесплодная борьба только истощала ее энергию.
— Какое предсказуемое создание, — пробормотал он, на удивление нежно лаская ее груди. Утонченная эротическая пытка, экстатическое мучение, на которое он обрек ее неизвестно за что.
Ами громко всхлипнула, когда он проник еще глубже: невыносимое, нежеланное вторжение, головокружительное обольщение. И она покорно подняла бедра, встречая его толчки, вздрагивая от каждого рывка, посылавшего озноб по спине. Он вонзался в нее бесконечно, неустанно, требовательно, пока перед глазами не растаяло все, кроме потребности достичь ускользающего берега, маячившего, казалось, совсем рядом, только руку протянуть. Того острого, слепящего экстаза, который он уже дарил ей однажды. В ушах ее все нарастал шум, как вкрадчивый шорох прибоя о берег, набирающего силу и разбивающегося на мелкие брызги.
И когда она, вздрагивая, обмякла, он услышал тихую жалобу-рыдание. Только ее, ничего больше.
— Будь ты проклят…
— Не стоило дразнить меня, — смеясь, прошептал он, — если не хотела показать, чего я лишился, кошечка моя. Неужели ты считала, будто я настолько невежлив, что откажусь посетить тебя?