— Хорошо, что у него хоть на это хватило благородства, — сказал Чарльз и добавил: — Если он, конечно, не собирался хвастаться своими невероятными делами.
— Возможно, он сам нам об этом расскажет. Он, кажется, приходит в себя. Ну как, Николас? Ты снова вернулся к нам или тебя надо опять учить хорошим манерам?
— Ньюбери… вы будете… как обычно… учить меня… чему сочтете нужным… это… вам очень нравится… учить меня… судя по всему. — Николас произнес все это шепотом, еле шевеля губами, в то же время он дрожал всем телом, потому что вода попала ему в глаза и в рот. — Но мне бы… очень… хотелось… чтобы вы… заткнулись… — Он произнес эти полные отчаяния слова как раз вовремя, потому что еще мгновение — и он бы стал умолять их о пощаде, но, когда Ньюбери своим вкрадчивым и лживым голосом попросил его завершить начатую фразу, он не знал, как ответить: сказать «Ничего!» или же «Забыл!»? На этот раз бич опустился на его плечи так неожиданно, что он не смог сдержать стона.
Пока над ее головой продолжался этот диалог, Алекса ощущала, что все ее мускулы, даже те, что заведовали дыханием, и те, которые располагались в горле, были парализованы. Она не могла разжать руки, крепко вцепившиеся в холодные прутья металлической решетки, не могла закрыть глаза, даже рот, не могла контролировать свой мозг, мысли ее путались. Она как будто замерла на месте — как, впрочем, все герои этой мерзкой сцены, — пока, в конце концов, не почувствовала, что Чарльз сжимает ей руку, потом заметила странный взгляд, устремленный Ньюбери куда-то поверх ее головы, прежде чем снова вернуться к спокойному созерцанию истязаний, которые он сам же и вдохновил.
Она задерживала дыхание, потому что никак не могла нормально вздохнуть, и все в ее голове перемешалось, ей показалось, что она сейчас разорвется… А в следующее мгновение, уже на выдохе, она неожиданно заплакала отчаянно и громко, потому что в ней вдруг соединились в чудовищной агонии ее собственная боль — нравственная и его — физическая, и это было столь непереносимо, что она почувствовала, как теряет сознание.
— Алекса! Боже милосердный, минуту!..
— Дорогой Чарльз, ты должен был предупредить меня, что у твоей невесты такая нежная душа. Это ты на нее так повлиял?
Она слышала слова Чарльза и глумливый голос Ньюбери, а когда подняла голову, увидела маркиза, стоявшего уже по другую сторону решетки и смотревшего на нее сверху вниз с таким выражением лица, которое она всегда находила жутким. И у нее была причина испугаться, потому что теперь, застав его врасплох, она вдруг поняла, что все это значило и почему разыгралась сейчас эта сцена. Она поняла, как Ньюбери должен был все подготовить и как он хитрил, дожидаясь этой минуты. И странным было внезапное интуитивное чувство, заставившее Алексу перестать его бояться и таким образом освободиться от слепого отчаяния. Это позволило ей твердо выдержать его взгляд и приковать его к себе так властно, что он вдруг стал глядеть куда-то ниже ее лица и, втянув в себя воздух, произнес деланно угодливым тоном:
— Ах, ваше очаровательное бархатное платье совсем испорчено! — Затем он резко отвернулся и пробормотал с сомнением в голосе: — Боже мой, Браун, неужто вы и впрямь думаете, что мы смогли бы точно узнать, что их светлость могли позабыть? У меня такое ощущение…
— Ой, прекратите! Ради всего святого, неужели вам всего этого недостаточно? Зашли довольно далеко, не так ли? Это же было известно с самого начала…
Алекса прерывисто вздохнула и начала подниматься с пола, но Чарльз положил обе руки ей на плечи и не дал этого сделать, наклоняясь над ней и произнося мягким тоном:
— Дорогая моя, ты, кажется, совершенно не в себе, верно?
— Чарльз, дайте ей договорить. Я очень хочу выяснить от нее все то, что я всегда знал сам.
— Николас никогда меня не насиловал. Никогда! Я солгала. Я солгала, потому что так разозлилась на него. Но я никогда не думала… Откуда мне было знать, что вы дойдете до такого безобразия? Вы… — говорила она ровным голосом, чувствуя, как нарастающий страх сковывает ее всю, но продолжала выплевывать слова прямо в его улыбающееся лицо. — Вы сукин сын! Мясник! Если кто и заслуживает суда, так это вы!
Ньюбери хохотнул невесело и сказал с издевкой:
— Стало быть, сим доказано, что леди — шлюха или шлюха в роли леди. Признаете? И даже на коленях, словно святая или раскаявшаяся грешница?
— Я уже призналась в том, в чем вы хотели заставить меня признаться, и я могу повторить, чтобы доставить удовольствие. Да, я лгала. Я лгала! Не было ни насилия, ни принуждения. Я делала это по своей воле. И я не должна каяться на коленях перед такими развратниками и подлецами, как вы все!
Тяжело дыша, Алекса пыталась вырваться из-под навалившихся на нее рук Чарльза, пригибавших ее книзу, а когда его пальцы сомкнулись у нее на шее и он злобно выругался ей в лицо, она вонзила ногти в одну его руку, а зубы — в другую. Затем, не дожидаясь, пока он ударит ее, она воспользовалась его кратким замешательством и со всей силы отшвырнула от себя, вскочила на ноги и в ярости встала перед ним.
Предостерегающий возглас Ньюбери остановил лорда Диринга, уже собиравшегося выполнить угрозу, ставшую очевидной по зверскому выражению, появившемуся на его обычно приятном лице.
— Чарльз! Не надо! Это не кончится добром, вы же знаете.
— Но вы же видели, что она мне сделала. Видели? Да ее нужно…
— Чарльз! — повторил Ньюбери уже более резким голосом, и это утихомирило лорда. Ньюбери взглянул на Алексу и улыбнулся: — Значит, ты вполне можешь защитить себя, когда это нужно, да? А когда тебе придет в голову переспать с мужчиной, ты затащишь в кровать любого, не так ли? О Боже! Нет ничего хуже развратной бездушной сучки, которая к тому же и нагло врет! Посмотри, что ты сделала с моим несчастным племянником, который относился к тебе с таким уважением и даже предложил тебе руку и сердце. Ну и… разумеется… надо спросить все еще безмолвствующего Николаса, что он думает обо всем этом? В конце концов, нельзя забывать, что он пострадал больше всех из-за своего ошибочного и весьма глупого представления, будто ты нуждаешься в защите от… Ну ладно, во всяком случае, вместо того чтобы сказать правду для защиты самого себя, он предпочел повторять твою ложь в твою защиту. И оказывается, все это впустую. Такая глупая, ненужная жертва. Быть посаженным на цепь, как собака, чтобы каждый день получать кнут…
С побелевшим лицом Алекса произнесла крайне взволнованным шепотом:
— Чтобы каждый день… О Боже, нет! Каждый день? Почему? Ну почему мне ничего не сказали? Почему меня не подвергли «суду» и тоже не допросили? Если бы я предполагала…
— Как это — почему, — сказал за ее спиной Чарльз голосом, переполненным местью, — тебя же как-то допрашивали. И все зависело от того, что скажет Эмбри, ты же знаешь. И если бы он сказал правду, тогда, дорогая моя леди Трэйверс, я бы пользовался вами много-много раз, но при совсем иных обстоятельствах. Особенно если учесть, как вам нравится посещать бордели и получать плату золотыми цепочками, коими вы обтягиваете ваши бедра. И я не единственный, кто ложился на вас… на тебя, шлюха!