Он закурил и предложил сигарету Еве, но та отрицательно качнула головой, ни на сантиметр не повернувшись в его сторону. Она сидела на самом краю, прижавшись к дверце, утонув в бесформенном сером пальто, в которое она была завернута. Они остановились перед светофором, теперь он снова мог внимательно изучать ее профиль не скрываясь, неожиданно для нее он дотронулся до ссадины, темно-кровавым пятном резко выделявшейся на ее бледной щеке.
— Из-за этой штуковины ты не сможешь какое-то время выходить на работу, я тебе пришлю чек.
Она резко отдернула голову от его прикосновения, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него, и заговорила низким и сдавленным голосом, переполненным до краев болью и ненавистью, которая ее раздирала на части:
— Ничего я не возьму у тебя, Брэнт Ньюком. Даже миллион долларов. Захлебнись в своих поганых деньгах, совестник!
Зажегся зеленый, он сильно нажал на газ, потому что дорога резко пошла в гору.
— Детка, нет у меня совести. Надо тебе, наконец, это уразуметь. Но ты — ты-то все еще готова сражаться, да? Ну, может, твой дружок возьмет на себя твою избыточную энергию. Я подозреваю, у него это здорово получается.
На этот раз она не отреагировала на его слова. Да он и не ждал этого. На него тоже накатилась усталость; чувство подавленности усугублял дурной привкус, который всегда возникал во рту после вечеринок, после выпивки и наркотиков, после женщин и — да, мужчин тоже; на сборищах вроде того, в эту ночь, когда после какого-то мгновения становилось все равно, кто с кем. Ух, черт, неожиданно поразила его ослепляющая мысль, зачем все это? Вечеринки, оргии, постоянный поиск новых лиц, новых приключений, все это становилось надуманным и бесцельным. Может быть, ему надо вновь поститься в круиз: с одного острова на другой в океанской синеве. Одному на этот раз. Или, нет, пусть Педро поедет с ним, чтобы присматривать за яхтой, готовить, сменять его у штурвала, когда он спит. Педро был хорошим моряком, и к тому же он держал язык за зубами.
Да, точно, вот что ему было нужно. Уехать куда-нибудь. Хватит, никаких компаний, выпивки, дури, никаких женщин. Ну, может быть, сделать исключение ради очаровательных островитянок, которым все равно, кто он — Брэнт Ньюком или капитан Кук. Островитянки отдаются только тому мужчине, кого они хотят, а не из-за ауры денег, власти и порока, окружающей его. Эти женщины свободны, беззастенчивы и честны, никаких комплексов. К черту его деньги! Его состояние давило на него иногда стопудовым прессом. Совсем как воспоминания о Сил. Его потерянная невинность, его утраченная любовь… Сил… Неужели она в его сознании навсегда, яростно подумал он.
Он слишком разогнал машину, и она неожиданно пошла юзом на резком повороте. Он плавно вырулил из заноса, мастерски работая рулем, и Ева, брошенная на него силой инерции, рассмотрела огонек волнения в его глазах, освещенных догорающим уличным освещением. До нее дошло, что они чуть не разбились насмерть; вместе с этим она осознала, что мысль о смерти не испугала ее. Какая разница, рассеянно пронеслось у нее в голове, и ему, по всей видимости, тоже, ведь его взволновала сама неожиданная ситуация, машина для него — лишь еще одна вещь, послушная ему, укрощенная его руками.
Выправив автомобиль, Брэнт сидел за рулем так, будто бы ничего не произошло, однако время от времени Ева чувствовала, что он поглядывает на нее. Ну уж нет, слишком жирно для него будет, если я что-нибудь скажу или изменю выражение лица. У нее не было чувства страха в момент заноса, она ничего не ощущала, кроме невыносимой усталости и тоски. Она мысленно подгоняла его, не беспокоясь, занесет их или не занесет. Скорей, в безопасное укрытие ее квартиры, к Дэвиду. О, Господи, Дэвид! Что же он скажет? Что он сделает? Она выглядит черт знает как, по всему телу красноречивые отметины. Она ощутила, как ее плоть источает запахи, противные каждой ее клеточке, от этого неожиданного чувства ее вновь пробрала крупная дрожь.
— Замерзла?
Его голос, наполненный неприязнью и издевкой, вновь резанул по ней. Он вызывал у нее ненависть и смутный страх; никогда, думала она, не представляла себе, что смогу кого-нибудь так ненавидеть, как этого, сидящего рядом с ней. Злость настолько переполнила ее, что она не смогла сдержаться, чтобы промолчать.
— Что, забота проняла? Именно теперь, Брэнт Ньюком? Позаботься о себе, ладно? О своей… о своей бессмертной душеньке, если у тебя она имеется.
Она сама не знала, почему у нее вырвались эти слова, к чему она вообще заговорила. Из какого уголка ее подсознания выглянули старые церковные проповеди, отброшенные в свое время за ненадобностью?
К своему удивлению, она вдруг почувствовала, как он внутренне напрягся, как сжались его руки, державшие руль, перед тем как он засмеялся ненатуральным смехом.
— Что-что, моей бессмертной… что? Кукленок, потерял я душеньку-то, отдал ее дьяволу, давно-давно. А может, у меня ее вовсе не было. В общем, попы плюнули на меня уж много лет назад. Ну, а поскольку я не скупился на пожертвования в пользу церкви, они отстали от меня. Ничего не скажешь, премиленько у меня с ними вышло. Небось еще и молятся по мою душу.
— Так ты… ты что, тоже католик?
Она не могла сдержать удивления, смешанного с отвращением и брезгливостью, на что он презрительно хмыкнул:
— Ух ты, лапочка, видишь, как у нас много общего, а? Вот поэтому — то у нас все еще впереди.
— Я же сказала тебе: да лучше я сдохну.
Она инстинктивно отодвинулась от него, с силой прижавшись к дверце; от переполнявшей ее ненависти спазмы сдавили горло.
— Прекрати эти мелодраматические ужимки провинциальной комедиантки, Ева. Ты сразу становишься такой пошлой.
Его голос вновь зазвучал холодно и высокомерно. Он хотел побольнее задеть ее, но на этот раз ей удалось сдержаться и промолчать. Она чувствовала, что он не сводит с нее насмешливого взгляда; хмыкнув, он посмотрел вперед, на дорогу, нажал на педаль газа почти что с яростью, так что машина рванула вперед и Еву встряхнуло до боли в позвоночнике. До тех пор пока они не остановились, она сидела с закрытыми глазами, погруженная в свое тошнящее недомогание, стараясь гнать от себя страх и ненависть, вызываемые его соседством.
Когда он затормозил рядом с ее домом, Ева сразу же дернула за ручку дверцы, но дверь не открылась; он перегнулся, навалившись всем своим весом на нее, пробормотав: «У, дрянь!», и открыл перед ней дверцу. Она отбросила его руку; когда она это сделала, он почувствовал, что его постепенно начинает охватывать непреодолимое холодное чувство ярости, поэтому он назло ей удержал ее на сиденье, с силой повернул ее лицо к себе, буравя ее тело, сотрясавшееся от бессилия и отвращения, своим раздевающим взглядом.
— А где «спасибо»? А где прощальный поцелуй? Я-то думал, ты приличная воспитанная девушка. Как не стыдно, Ева Мейсон!
— М-м-м-м! Будь ты проклят, проклят! — со свистом выдохнула она, на что он засмеялся нарочито высоким голосом, грубо притянул ее для поцелуя, долго и мощно терзая ее губы.