Она глядит на меня. В глазах отчаяние.
— Погоди. Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь. Не оставляй меня одну.
— Извини, — говорю я ей, — поболтал бы с тобой еще, но мне пора бежать.
Ужин. Вагон-ресторан набит битком. Пассажиры, развернув газеты, открывают коричневые пакеты, достают бутерброды и жуют, просматривая колонку новостей. Молодые мамы кормят детишек из бутылочек.
Мы с Джиско пытаемся унести ноги из этого чертова поезда. Времени в обрез. В вечерней мгле перед нами мерцает Филадельфия. Объявляют, что через двадцать минут будет станция «Тридцатая улица». У меня сильнейшее подозрение, что, если мы немедленно не найдем способ удрать, в Городе Братской Любви нас ожидают адские муки.
Двадцать минут и сколько-то секунд. Уже девятнадцать.
Не надо мне напоминать. Может, собаки и не носят часов, но приближение катастрофы мы чувствуем прекрасно. Сюда!
Стоим в тесном пространстве между двумя вагонами. Свечу фонариком. На крышу ведет черная железная лесенка.
Что ты стоишь?!
Не люблю по ночам на сильном ветру лазить по узким железным лестницам на крыши скорых поездов.
Выбора нет, старина!
Не называй меня так.
Восемнадцать минут, старина. Лезь уже!
Вцепляюсь в лесенку. Начинаю лезть наверх.
Ступенька за ступенькой. Холодный осенний ветер так и хлещет. Сорок плетей. Хрясь. Хрясь. Бьет в лицо, рвет одежду, отдирает пальцы от лестницы. Вцепляюсь изо всех сил.
Не останавливайся.
Тебе легко говорить. Почему на мою долю достается вся грязная работа? Если собаки и вправду такие молодцы, почему мы до сих пор ни разу не оказались в ситуации, в которой ты бы…
Давай лезь. Семнадцать минут.
Лезу. Добираюсь до крыши и каким-то чудом подтягиваюсь. Никогда раньше не бывал на крышах поездов. Что-то в этом есть. Так и чувствуешь, как он под тобой мчится. Словно скачешь 85 верхом на гигантской сверхскоростной лошади. Мимо пролетают фермы. Наверное, проезжаем дальние пригороды. Отдельные двухэтажные домики. Огни. Дети делают уроки. Там и сям жутковатые озера тьмы. Поля? Парки? Вдоль рельсов стоят кучки высоких деревьев — как будто секретничают. Ветки перечеркивают луну.
Быстрее.
Снимаю ремень. Опускаю его Джиско.
Цепляйся, болтун.
Вцепляется зубами повыше пряжки. Пытаюсь втянуть его наверх. Все равно что тащить двухсотфунтовый мешок картошки на отвесный утес.
От лап никакого проку. Ну почему собаки не лазят на скалы?
Собаки обладают множеством способностей, которых у человека нет. Я же тебя не спрашиваю, почему ты ничего не чуешь, правда? Я же тебя не спрашиваю…
Ладно, ладно, понял. Но тебе не мешало бы пропустить хотя бы несколько обедов…
Я только что пропустил и обед, и ужин. Если пропущу еще и завтрак, придется обглодать твою тоненькую ножку.
Втаскиваю пса на крышу. Теперь мы стоим бок о бок на крыше поезда, и это меня радует. Не радует то, что отсюда никуда не денешься. По сторонам рельсов что-то не видно удобных мягких стогов, куда можно было бы прыгнуть. И на поворотах поезд не притормаживает, так что тензор энергии-импульса нам решительно не благоприятствует. Если не знаете, что это такое, посмотрите в словаре, только потом, не сейчас. Сейчас нам нужно унести ноги с этой колымаги.
Вдали на облаках неестественно яркое зарево. Филадельфия?
К сожалению, мне кажется, что ты в кои-то веки прав. Четырнадцать минут. Сейчас или никогда.
Никогда. Если мы спрыгнем на такой скорости, то разобьемся.
Если не спрыгнем, нас убьют.
Попробуем сбежать на вокзале.
Ты не понимаешь, с кем имеешь дело.
Потому что ты ничего мне не рассказываешь.
Мальчик мой, я хочу сказать тебе одну вещь.
Ну?
Туннель.
Что? Где?
Псина шлепается на брюхо и пригибается.
ВОТ!
Я успеваю распластаться по крыше, как раз когда поезд исчезает в черной пасти туннеля. Зазор совсем небольшой. Ощущение такое, будто туннель решил подстричь меня наголо. Изо всех сил вжимаюсь в закопченную сталь. Уткнулся носом в холодный металл. В тесном пространстве грохот колес усиливается стократ. Как будто меня сожрала и переваривает чья-то темная голодная утроба.
Что-то мне это не нравится.
И мне тоже. У собак очень чувствительные уши.
Но вот туннель позади, и мы снова оказываемся на открытом воздухе и в относительной тишине лунного вечера.
Брр, какой был кошмар.
Из огня да в полымя, как говорите вы, люди.
То есть?
Филадельфия.
Город видно вдали. Очертания домов на фоне неба. Высотные здания мчатся навстречу.
Черноту прорезает золотая лента. Лунный свет на воде. Река. Прямо по дороге. Единственный шанс.
Собаки ведь умеют плавать, да?
Не просто умеют! Они одни из лучших пловцов, созданных природой. А как мы ныряем! Интересно, вода очень холодная?
На твоем месте, блохоловка, я бы думал об этом в последнюю очередь.
Поезд подъезжает к старому железнодорожному мосту, который прочен только на вид. Мы на крыше чувствуем, как мост мерно сотрясается. Темная вода поблескивает всего в тридцати футах внизу, но отсюда это расстояние кажется бездной. Въехали на мост. Уже на середине.
Я делаю три шага и спрыгиваю. Инерция поезда отбрасывает меня далеко вперед. ААААААА! Размахиваю руками. Пытаюсь полететь. Полное фиаско. Падаю в темноту.
Джиско падает рядом. Он тоже не в восторге. Собачий ужас. Визжит. ВААА! ВАААА! Не самый приятный звук.
Слушай, колтун, если мы тут пропадем, знай, что ты — самое приятное в моей жизни за последние два дня, что, конечно, немного…
Спасибо, старина. Взаимно.
Плюхаемся в воду. Не самая чистая река на свете. Зато, наверное, самая холодная. Удар о поверхность — словно прямой в челюсть. Почти что нокаут. Не успел оглянуться, как оказался глубоко-глубоко под поверхностью, и звезды превратились в далекие иголочные острия. Учтите, что иголки эти ледяные. Ледяная вода мгновенно меня отрезвляет. Вообще-то еще только конец октября. Почему же здесь холодно, как в Ледовитом океане?
Отчаянно барахтаюсь. Выныриваю. Отплевываюсь.
Выбрался, значит. А я уже думал, придется нырять и искать тебя на загаженном дне.