Одна и та же мысль крутилась и крутилась в измученной голове Питера Скокка. Этим утром в кофейне ему хотелось только одного — поскорее, как только позволят человеческие силы, оказаться в Миддл-Харпендене. Теперь же его единственным желанием было оказаться дома, в Линкольн-Инн-Филдс, зарыться головой в простыни, отключить разум, умереть для всего мира.
Было еще довольно светло. Тем не менее Питер погонял коня, и тот галопом несся в тишине теплой ночи. Питер остановился, когда показался Сант-Аллбанс. Луна была в трех четвертях, ее свет отражался на сланцевых плитках крыш. Питер решил спешиться и пройти последнюю сотню ярдов до постоялого двора, ведя коня под уздцы. Хотелось пить, и то, что в седельном мешке была банка кока-колы, действовало на его сознание, как чесотка, от которой трудно избавиться. Этот драгоценный предмет — единственное свидетельство, подтверждавшее его существование в будущем — или для него это прошлое? Он остановился и достал из мешка банку. Банка была холодной на ощупь, гладкой и тяжелой. «Буду хранить ее вечно», — подумал он, и стал рассматривать банку в лунном свете. Как странно, что шипучее питье, которое мама выдавала ограниченными порциями, чтобы не портились зубы, вдруг превратилось в символ целой, утерянной для него цивилизации. «Не могу это пить! Не должен!»
Конь нетерпеливо перебирал ногами, и Питер, подумав, что сказала бы мама о здоровых зубах, натянул поводья сильнее, чем намеревался. Конь ударил здоровенным копытом, и Питер взвыл, запрыгав на одной ноге. И тогда, будто не соображая, что делает, он дернул за колечко на банке — пенистая сладкая жидкость выплеснулась на жилет. Отступать поздно. Давно забытый вкус взорвался во рту. И вдруг ночь, одиночество, печаль — все исчезло, и он оказался в Ричмонде, в доме своего детства, в окружении друзей, поющих «Happy birthday». Потом картина переменилась: он солнечным днем сидел на улице у паба на Ричмонд-Грин, а папа наблюдал за игрой в крикет. А вот уже Питер сидит рядом с родителями в кино, ест попкорн, смотрит мультик на большом экране и смеется до слез… Обычно, когда Питер вспоминал прежнюю жизнь, образы, всплывавшие в сознании, бывали неуловимыми и двухмерными, и чаще всего вспоминалось грустное — тоска по маме и ссоры с отцом. Но сейчас он вспомнил давно потерянное детство, живое и замечательное, словно век, в котором он родился, как джинн, поднялся из алюминиевой банки… Выросший Питер Скокк сидел посреди грязной дороги и утирал слезы печали и радости…
* * *
Рано утром следующего дня Ханна, домоправительница Питера, бушевала у себя в кухне в нижнем этаже Линкольн-Инн-Филдс.
— Мне сказал бакалейщик, который по роду своих дел знает о таких вещах, — сказала Ханна, — что герцог Сефтон нанял шеф-повара Луи XIV за триста гиней в год! Он и не подумал предложить такой суммы простому английскому повару. Право слово, у меня просто кровь кипит!
Ханна пришла работать к Гидеону и Питеру, когда они переехали из Дербишира жить в Лондон. Когда же Гидеон решил вернуться обратно в Хоторн-Коттедж, чтобы заниматься поместьем Бинтов и заканчивать свою книгу, он попросил ее остаться с мастером Питером. Сейчас полные щеки Ханны пылали румянцем, из-под чепчика выбивались светлые завитки. Она уже была женщиной среднего возраста, но все еще выглядела очень хорошо, приветливый нрав сохранял ее молодой.
— О, я знаю, вам нравится Франция, сэр, но меня сводит с ума, что хорошему английскому повару отказано от места из-за модного мастера континентальной кухни. Лондон нынче просто лопается от французских шефов! Один тут всунулся в лавке передо мной и купил десять фунтов масла! Десять! Во всем Холборне не нашлось ни кусочка масла, пришлось готовить ужин, когда у меня осталось не больше полфунта масла.
Питер с отрешенным видом сидел за кухонным столом, пил чай и почти не обращал внимания на Ханну. Он часто сиживал в кухне, даже когда уже стал джентльменом.
— Жуть, как жаль этих бедняжек, пришлось им, спасая жизнь, в чем были улепетывать через канал… Но экстравагантность их кухни! — И Ханна изобразила французский акцент: «Ма шер мадам, — говорит он, — у менья три дьюжины яиц готовить — как я могу приготовьить, если меньше? Это невозможно!» «Месье, — говорю я ему, — я могла бы приготовить ваши яйца в таком количестве». «Да, мадам, — говорит он, — но это будут совсем не тье яйца».
— Что ж, моя дорогая Ханна, ты всегда не выносила французский соус. — Питер рассмеялся, но вскоре снова стал серьезным.
Ханна посматривала на хозяина, собирая сумку для выхода из дома. Мастер Питер не побрился, под глазами темные круги, а еще он во вчерашней одежде. И явно не спал.
— Не заботься об ужине, — сказал он чуть погодя. — У меня срочные дела в городе.
— Простите мою дерзость, но я хотела бы спросить — что-то неладно?
Питер посмотрел на нее.
— Из будущего прибыли мой отец и мисс Кэйт, они разыскивают меня.
Ханна плюхнулась на табуретку.
— Ох, мастер Питер! — Она не могла отучиться от этого обращения, хотя оно было неуместно уже по крайней мере лет двадцать. В растерянности она не знала, что и сказать. — Мои наисердечнейшие поздравления, сэр! Ваши мечты стали явью!
Питер смотрел на нее и кивал. Но Ханна не понимала, почему он такой грустный.
— Удивительные новости, верно? — сказал он. — После стольких лет…
По лицу Ханны пробежало облачко.
— Когда вы отбудете, сэр? Вы написали мистеру Сеймуру?
Ханна была уверена, что видит в глазах Питера слезы.
— Я не уеду, Ханна. Слишком поздно. Они приехали искать двенадцатилетнего мальчика, а не взрослого человека, который прожил целую жизнь в другом веке…
— Двенадцатилетнего мальчика? Не понимаю…
— И я тоже.
— Но вы ведь всю жизнь ожидали, что вас спасут! — взорвалась Ханна. — Вы женились бы, имели бы собственных детей, если бы не хотели быть готовым в любой момент отправиться обратно!
— Знаю… знаю… — печально сказал Питер. — Но теперь, когда они приехали, я вижу, что это невозможно. Отец прибыл искать своего ребенка, Кэйт — своего юного друга. Они появились здесь на двадцать девять лет позже. Значит, их поиски еще не закончены.
Ханна расплакалась, и Питер нашел в себе силы утешать свою служанку. Он рассказал ей обо всем, что случилось в Миддл-Харпендене — обо всем, кроме того, что Огаста описывала, как Кэйт летала над садом, будто летучая мышь. Питер сказал, что решил притвориться пропавшим братом Гидеона.
— Правда выйдет наружу, — возразила Ханна. — Так всегда бывает. Бедный мистер Джошуа — он поехал в Америку с такой надеждой в сердце, и только Господь знает, что с ним случилось.
Когда Питер сказал, что он и его отец сейчас в одном возрасте, а мисс Кэйт по-прежнему двенадцать лет, Ханна ахнула от изумления.
— Это тайна, которую мне не понять! Как это время могло остановиться для них, но не для нас? Но вы наверняка намереваетесь сообщить своему отцу, что, по правде, вы его сын?