– Меня зовут Владимир Порфирьевич, – представился хозяин.
Бикова передернуло.
– Не бывает таких отчеств! Вы часом не из романа? Из Достоевского? – насмешливо спросил он.
– Нет, Господь с вами. Я из Костромы, – хозяин будто не замечал его насмешек.
Он быстро, но с достоинством обслужил гостей: заварил чай, разлил в чашки, подал варенье.
– Я могу быть свободен или вы позволите мне насладиться беседой с вами? – кротко спросил хозяин.
– Позволим насладиться, – сказал Биков.
– Наслаждайтесь, – подтвердил Максим.
– Тогда не изволите ли рассказать о причине вашего появления в Касальянке?
– Я за чаем приехал, – рубанул Максим. – Перес велел отгрузить триста килограммов.
– Так вы пейте чай. Пробуйте. Остынет, – подвинул к нему чашку Владимир Порфирьевич.
– Извините. Запрещено инструкцией. Перес не разрешает.
Владимир Порфирьевич омрачился.
– Мне больно, что вы называете Якова Вениаминовича вымышленным именем. Это грех, – сказал он.
Исидора и Ольга пили чай, прислушиваясь к разговору мужчин.
Максим после реплики хозяина смешался. Он не знал, что это грех – называть Переса Пересом. Зато Биков перешел в наступление.
– Лучше расскажите, за что вы сидели в России. По какой статье? Как эмигрировали? – приступил он к допросу.
– Я не сидел, как вы выражаетесь. Я преподавал в музыкальной школе по классу скрипки. Узнал, что в Касальянке есть русская колония добра и света. И уехал…
– Добра и света! Ебическая сила! – тихо выругался Биков.
Женщины пили чай и на глазах расцветали. Их лица сделались мечтательными и несколько рассеянными. Они будто воспарили над столом и слушали разговор с высоты своего снисхождения к мелким и недостойным проблемам жизни.
Хозяин подлил им еще, улыбаясь.
– Как видно, вы никогда не пробовали нашего чая, – сказал он. – Кстати, у него смешное имя. Он называется «фигня».
– Фигня? – удивленно переспросил Биков.
– Хороший чаек… – размягченно улыбнулась Ольга.
– Мадонна мой простит, Мадонна знать мой грех, – поникла головой донья.
– Может, попробовать «фигни»? – заерзал на стуле Биков. Ему стало любопытно.
– Перес… То есть Яков голову отвернет. Министрам нельзя, – сказал Максим.
– Что же министры – не люди! – воскликнул Биков, но к чаю не притронулся, чтобы не лишиться должности.
Он завел разговор о своем друге-авангардисте и выяснил, что тот работает фасовщиком чая, женился, завел детей, ходит в храм. Стихов из точек и запятых больше не пишет. Естественно, пьет чай.
– Чай фасует? Мужик же никогда ничего не делал. Принципиально, – удивился Дмитрий.
Максим наконец улучил момент, чтобы выяснить, где и как получить обещанную партию чая.
– Так вы идите на склад и скажите. Вам дадут, – сказал Владимир Порфирьевич.
– Без документов?
– Помилуйте, какие документы! Неужто вы будете врать?
– Буду, – вздохнул Максим.
– Тогда попейте чаю, – вновь придвинул к нему чашку хозяин.
Но Максим к чаю не притронулся.
Пенкина выхлебала чашку до конца, взглянула на Исидору с нежностью.
– Мне моя деревня вспомнилась. Коза Машка… Там у меня бабка еще жива, написать ей надо…
– Ты не зол на мой? – спросила донья.
– Не зол, доньюшка… Какой там зол, – махнула она рукой, и женщины расцеловались.
Пока они разговаривали, чайная заполнилась посетителями, которые сидели за самоварами, хлебали чаек, смеялись, плакали, лобызались…
Максим смылся по-английски. Биков ошалело крутил головой, ему страшно хотелось хлебнуть чаю, но вспоминалось покинутое министерство, а главное, мерещилась цветная обложка журнала, на которой крупными буквами было написано всего одно слово: «ФИГНЯ».
Бранко Синицын в своем коттеджике готовился к покушению. Как всегда, работал увлеченно. Голый по пояс, мокрый от пота, он заправлял патроны в рожок автомата, насвистывая партизанские песни и время от времени восклицая: «Да свершится воля Господня!» Полный магазин, по сорок восемь пуль на брата. На этот раз Бранко решил отказаться от динамита.
Закончив процесс, он навесил автомат на голое плечо и покрасовался с ним перед зеркалом, напоминая чеченского боевика. Затем озабоченно взглянул на часы, отложил автомат в сторону, накинул китель и покинул коттедж.
Через несколько минут он уже входил в министерство торговли. Министр Илья Захарович сидел в кресле, приложив к уху транзисторный приемник, и слушал футбольный репортаж из России.
Маленький седой одинокий еврей… Чего его потянуло в Южную Америку?
– Заходите, заходите… – жестами пригласил он Бранко. – «Спартак» выигрывает у «Динамо». Два – один. Вы что-нибудь хотели?
– Мне нужна клюква в сахаре, – без обиняков сказал Бранко.
– Боже мой! – Старик отложил приемник. – Клюква в сахаре! Боже мой! Как я вас понимаю… Где же я вам возьму клюкву в сахаре, дорогой мой?
– Поищите, пожалуйста, – сказал Бранко.
– Да где же я ее возьму! Вы смеетесь! – возмутился старик. – Ананасы – пожалуйста! Клюква, да еще в сахаре!
– Поищите, – твердил Бранко.
Старик, охая и вздыхая, а также сетуя на непонятливость покупателя, полез под кровать, извлек оттуда старый чемодан и раскрыл его. Он был полон экзотическими русскими продуктами: солеными грибами, огурчиками, моченой брусникой, квашеной капустой в банках, черной и красной икрой. Были там и несколько пачек клюквы в сахаре.
– Странно… – сказал министр. – Мне казалось, что я ее продал. Тут одно туземное племя обожает эту клюкву. За одну ягодку крокодила дают. Вам одну или две?
– Одну, – сказал Бранко.
– Ягодку?
– Пачку.
– Но это очень, очень дорого. Пятьсот бабок.
– Хорошо, – кивнул Бранко, отсчитывая бабки.
– Огурчиков не возьмете? Последняя банка, – сказал министр.
– Спасибо. Не надо. – Бранко поклонился и вышел из коттеджа, прижимая к груди картонную коробочку с клюквой в сахаре.
Пока Бранко готовился к покушению, его жертвы Иван и Максим сидели в маленькой комнате с зарешеченными окнами коттеджа министерства гражданской авиации, приспособленного под тюрьму за отсутствием министра и, конечно, авиации. Обитая железом дверь имела смотровой глазок, куда время от времени заглядывал раскосый глаз метиса, охранявшего тюрьму.