И вздох… Тяжкий, стонущий вздох…
Первым не выдержал Лис. Бросив лопату и коротко взвизгнув, он бросился назад по проходу, опрокинув стоявшую у него на пути Белку.
Клим, чувствуя, как в груди разливается могильный холод, тормозящий все разумные действия, мысленно приказал себе отключить чувства и, не раздумывая, схватил Белку за локоть, поволок за собой, не слушая, что она пищит. Он только набирал и набирал ход, словно локомотив, движущийся под гору.
Впрочем, Белка уже и не пищала. У нее перехватило дыхание от испуга.
Добравшись до узкого лаза у выхода на поверхность — Клим, разумеется, уступил даме: Белка полезла первой и так брыкалась — или сам Клим излишне спешил, подставляя голову под Белкины кроссовки…
В общем, наверх он выбрался с основательной гулей под глазом, но ни о чем не жалел.
Летний сад застилали синие сумерки, а они стояли с Белкой друг напротив друга, ослепляя один другого не выключенными фонариками и тяжело дыша.
— Где Лис? — спросил, наконец, Клим, осторожно трогая фингал: гуля под глазом наливалась кровью и начинала болеть.
— Удрал, гад, — сказала Белка. — Втопил как подорванный. Только пятки сверкали. Никуда с ним больше не пойду. Трусло.
И вдруг засмеялась.
— А здорово мы… Нет, правда, здорово?
Клим усмехнулся, икнул, и его тоже прорвало.
Хохоча, он показал Белке на ее непогашенный фонарик и сломался пополам, упав на колени.
— Блин!.. Мама дорогая! Выключай уже. Тут вон везде… фонари… горят…
— Ага. И ты тоже… фингалом светишь!
Они смеялись, заходились от хохота, хотя никаких причин для смеха вроде и не было. Но они ржали, будто им в рот залетели целые мириады смешинок.
— Блин, хохотун напал. А нехило мы… А ты?.. А я…
Первой успокоилась Белка.
— Болит? — сочувственно скривилась она, легко дотрагиваясь до лица Клима.
— Пустяки. — Клим состроил презрительную гримасу. И уже всерьез спросил: — А как думаешь… Там… это был Белый?
Белка всхлипнула, проглотив последний смешочек, пожала плечами.
— Не знаю.
— А пойдешь со мной еще раз?
Белка подняла на Клима карие глаза с желтой искрой — в темноте они казались совсем черными, но он знал, как выглядят ее глаза, он помнил это.
Клим сказал:
— Надо же все-таки выяснить — кирпич там или что… Внизу. А?
— Почему нет? — ответила Белка.
Выбравшись из Летнего сада, они разошлись.
Белка не позволила провожать ее до дома, но зато дала свой номер телефона и разрешила звонить. И это стало для Клима главным итогом его подземных приключений, хотя, разумеется, он в этом никому не признался.
С Белкой они встречались после не раз, но Летний сад спустя два дня закрыли на реконструкцию.
В газетах потом писали, что реставраторы обнаружили фонтаны и статуи петровских времен, столетиями пролежавшие под землей в забытьи.
А с подземными ходами так ничего и не прояснилось.
С Белым спелеологом — тоже.
Пр. Обуховской Обороны, бизнес-центр
— В нашей фирме ты человек новый…
Услыхать такое после года работы странновато, да и обидно, по правде говоря.
Но я постарался не заводиться. Только повторил свой вопрос:
— Что это за папка?
— А зачем тебе?
Крепкий вихрастый крепыш Пашка Жерехов всегда удивлял меня: уж больно не соответствовала его внешность профессии. Он походил скорее на пирата, правую руку капитана Флинта. Сверкая глазами, бычился на меня исподлобья.
Женя Бойко, сутулый и худосочный очкарик, напротив, олицетворял собой распространенный стереотип айтишника — тихая биологическая подставка к вечно падающему серверу. Но и его взгляд мне не понравился в этот момент: какие-то недобрые искры пробегали у него под окулярами, когда он молча пялился со стороны на наши с Пашкой разборки.
Час назад у меня состоялся неприятный разговор с шефом. Выгнав из кабинета щебетунью Оленьку с ее чаями и кофеями, он вкрадчиво обратился ко мне.
— Алексей, — сказал главный. — Видишь ли, Алексей… В нашей конторе результат труда сильно зависит от количества потраченных сотрудниками усилий, что имеет прямую зависимость от времени. И я, когда покупаю специалиста, плачу хорошие деньги не за имя, лицо или послужной список… Я покупаю рабочее время. Полагаю, ты это понимаешь?
Он улыбнулся во все тридцать два новеньких зуба, и мне сразу вспомнилось старое выражение — «акула капитализма». Что и говорить, по нашему шефу всякий мог видеть, что Валентин Вадимович — манагер новой формации, и диплом Эм-Би-Эй горит у него во лбу, словно печать Сатаны.
— Ты понимаешь, если кто-то из моих сотрудников на рабочем месте занят не делом, а играми, то он ворует время не у себя. Он крадет деньги из моего кармана.
После этой фразы он сделал паузу, а я услышал вполне отчетливо, как лязгнули его зубы. Да это не металлокерамика, подумал я. Это керамобулатная сталь. Не меньше!
— Так вот. — Выпустив пар, шеф немного успокоился, но я все равно не осмеливался поднять голову, чтобы взглянуть в его ясные очи. — Я запрещаю сотрудникам развлекаться за мой счет. Воспитывать взрослых людей, — сказал он тихо, — я, конечно, не возьмусь. Я им не нянька. Но ты должен создать такое положение в конторе, чтобы никаких игр в нашей сети не было и быть не могло. Выход во внешнюю сеть — как в космос: с разрешения старшего, под чутким руководством и наблюдением. А во внутренней сети — никаких игрушек! Никаких. Доверяю тебе роль Цербера в нашем фирменном аду. Мы живем в век информационных технологий, так что вам, умникам, и карты в руки!
Он снова улыбнулся, и холод этой улыбки пробрал меня до костей.
Я встал и пошел готовить почву для обструкций: настраивать фильтры на вход в Интернет, шерстить компы сотрудников и тому подобное.
К вечеру я решил дополнительно облазить сервер в поисках запрещенной туфты. Акулья улыбочка шефа стояла у меня перед глазами, придавая вдохновения. Я основательно потрудился и действительно обнаружил немало лишнего, что следовало почистить.
И вдруг всем праведным трудам поставлен глухой заслон в виде двух шалопаев, к тому же собственных подчиненных, которые, по идее, обязаны были слушаться и действовать строго по моему руководящему слову.
— Не надо стирать эту папку! — нахмурившись, твердили оба. — И открывать не надо.
— Почему?
Шалопаи отводили глаза. Они юлили, вертели вола и ерзали.
— Просто не надо трогать, — сказал Женя.