Василий испугался и от испуга чуть не выронил дитятко на пол, но вовремя спохватился.
– Забери ее от меня! – взмолился он, обращаясь к Анне.
– Сейчас, сейчас, господин. Потерпите минуточку! Я только Мишутку перепеленаю!
– Что делать-то с ней? – вопрошал Василий, понятия не имеющий, как поступать с орущими младенцами.
– Успокойте ее, господин, – деловито сказала Анна, споро пеленая младенца.
– Как? – воскликнул Василий. – Как успокаивают младенцев, он не знал.
Анна взглянула на боярина, и ее разобрал смех. Василий крепко прижал ребенка к себе и уговаривал ее громким грозным голосом:
– Не плачь! Говорю тебе, не плачь, глупая!
На лице Василия застыла гримаса ужаса.
– Чтобы дите успокоилось, его качать надобно! – подсказала Анна.
Василий внял совету и начал раскачивать внучку, да так рьяно, что Анна испугалась, как бы у ребеночка голова не закружилась.
Но Насте такой оборот событий пришелся явно по вкусу. Она затихла, а когда Василий осмелился посмотреть внучке в лицо, увидел, что она улыбается.
– Ну вот, господин, я и управилась, давайте сюда дитятко! – сказала Анна, подходя к Василию.
Тот еще какое-то время любовался на внучку, а потом нехотя отдал ребенка Анне.
– Ты смотри-ка! Дитятко-то улыбается! – воскликнула кормилица. – Видать, по душе ей пришлась дедова забота!
Василий смутился. Вместе с тем, его одолевала непонятная гордость. Ребенок, затихший на его руках, принес в душу успокоение и щемящую нежность в сердце. И растопило тепло этой нежности лед – решился боярин заговорить о своем страдании.
– Аннушка, – хрипло сказал Василий. – Мне поговорить с тобою надобно.
Кормилица мгновенно посерьезнела, подумав, что хозяин хочет ее за что-то выбранить. Никаких провинностей она за собой не помнила, но мало ли, что могло случиться! В боярском тереме она, простая мужичка, первое время не знала, как и шагу-то ступить, чтоб оплошности какой не сделать.
– Что случилось, господин? – робко спросила Анна, видя, что Василий словно и не знает, что сказать. – Али провинилась чем? Али не угодила?
– Нет, что ты? – взмахнул рукою Василий. – Все, что касаемо детей, исполняешь ты справно! Я о другом поговорить хотел…
– Так что ж тогда, господин?
Василий отер со лба выступивший пот и, как в омут кинулся:
– Люба ты мне, Аннушка! Так в сердце запала, что и днем, и ночью о тебе лишь думаю! И не думал, что под старость лет такая напасть со мною приключиться, а вот поди ж ты – полюбил тебя, как юнец какой, и нету мне без тебя жизни!
Аннушка от неожиданности да от страха онемела вовсе.
– Ну что ж ты молчишь? – горько сказал Василий. – Коли не мил, так скажи, своевольничать не стану – не те уж мои годы…
Василий перевел дух.
– Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь! Хоть разбрани!
И вдруг Василий заплакал. Отродясь не помнил за собой такой слабости. Последний раз плакал еще мальчонкой, когда ногу об острый камень разбил – боль была нестерпимою. Отец-покойник выругал его тогда, сказал, что мужику плакать не должно. Все он должен терпеть – и боль великую и муки страшные, а слезы – удел бабий. С тех пор Василий ни единой слезинки не проронил. Даже когда дочь любимую в последний ее путь провожал и то не плакал, а тут на тебе!
– Что вы, что вы, господин! Как можно вам любить меня?! Я же мужичка, холопка ваша! При вашем достатке да знатности…
– Что мне в моей знатности, да в достатке, когда тебя рядом нет?! – выдохнул Василий, утирая непривычные скупые слезы.
Анна осмелела, подняла белую свою руку, с которой сошли уж мозоли от прежней суровой жизни оставшиеся, и погладила Василия по голове.
– Грешно это! – сказала она раздумчиво. – Ведь жена у вас живая-здоровая! Как же я ей в глаза-то смотреть буду?
– А ты о Марфе не беспокойся! – с неистребимой злостью в голосе сказал Василий. – За те годы долгие, что прожил я с ней, ни одного слова ласкового она мне не сказала, ни разу нежности от нее какой, ласки я не видел – опротивела она мне, хуже смерти надоела.
– Что говорите такое! – воскликнула Анна. – Она же жена вам, в святой церкви венчанная. Дитятко она вам родила ненаглядное!
– Давно уже преступили мы с ней все заповеди церковные, все обеты, при святом венчании друг другу данные! Ненавижу я ее более чем самого злого врага своего!
Василий разгорячился. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, ноздри раздувались, а глаза блестели, словно два угля.
– Что же до дочери моей, Настеньки ненаглядной, то нет ее боле! Вырастет по весне зелена трава на ее могиле! – Василий перевел дыхание, вновь почувствовав, что к горлу его подступает комок. – Никого у меня не осталось на свете белом, кроме тебя, Аннушка!
– Да, полно, полно, господин! – взволнованно сказала Анна. – Разве ж можно из-за меня, мужички простой, так убиваться!
– Зови меня Василием, – устало попросил боярин. – Не господин я тебе – сама ты мне госпожа на веки вечные.
И такая мука была в голосе Василия, что Анне стало нестерпимо жаль его. Она всегда была добра к людям и старалась помогать им, чем могла. Люди платили ей тем же. Теперь от нее требовали жертвы не вещественной, но душевной.
– Скажи хоть слово! – продолжал молить Василий. – Если отказать решила, то признайся, не томи.
– Я не знаю, что и молвить, – тихо призналась Анна. – Дай мне время, боярин, в душе своей разобраться. В голове у меня теперь тридцать три березы, и все в разные стороны клонятся…
– Долго ли думать станешь? – с безысходной тоской в голосе спросил Василий.
– К вечеру дам ответ, – ответила Анна и после мгновенного раздумья добавила. – Коли найду в себе смелости, то твоею стану, а нет, так завтра на рассвете покину терем.
– Куда же пойдешь ты? – испуганно спросил Василий.
– А куда глаза глядят – Русь велика!
– Пропадешь, с ребенком-то! – простонал Василий.
– Свет не без добрых людей… Да ты погоди, я ж ответа еще не давала…
На том разговор и кончился. Василий вышел из горницы покачиваясь, лицо его было бледно. Марфа, столкнувшаяся с мужем в нижней палате, подумала, что супруг ее хмелен. Она привычно поджала губы, отчего Василий чуть было не запустил в нее резной скамеечкой, стоявшей возле окна.
Марфа, будто разгадав его помыслы, быстро юркнула в дверь.
– Это надо ж, до чего дошел на старости-то лет! С утра зелено вино алкать! Креста на нем, ироде, нету! – пробормотала Марфа сквозь зубы и направилась в светелку, внучку проведать.