— Вот бы никогда не подумал.
— А что вы подумали?
— По крайней мере, на десять лет моложе.
— Нет, к сожалению, я гожусь вам в тети.
— Очень любопытно. Только я вас тетей называть не буду.
— Я этого и боялась.
— Проживаете по адресу…
— У вас указано.
— Что можете сообщить по поводу событий, имевших место возле вашего подъезда вчера, в семь часов утра? Почему вы так рано поднялись?
— Я провожала мужа в командировку.
— Куда?
— Это имеет отношение к делу?
— Возможно.
— Он улетал в Каир, на конференцию по коптскому искусству.
— Он что, этим искусством занимается?
Лидочка уловила в вопросе снисходительность настоящего мужчины, который занимается настоящим делом, к недомерку-искусствоведу.
— В частности, он разбирается и в этом. Иначе зачем бы египетскому правительству его приглашать?
— Не знаю, — отрезал лейтенант.
Было очевидно, что на месте египетского правительства он загнал бы Лидочкиного мужа на полуостров Таймыр.
— Расскажите, что вы видели.
— Было тихо, — почему-то Лидочка вспомнила сначала, как было тихо. — И вдруг я услышала, что к дому подъезжает машина. Я решила, что Андрей что-то забыл, понимаете?
— Конечно, понимаю. Самое обидное, — согласился следователь. — Я как-то билет дома оставил. На самолет. Подхожу к стойке для багажа, чтобы отметиться, и вспоминаю, что билет лежит на столе. Дома лежит, понимаете?
— Понимаю, — сказала Лида.
Перед окном проехал троллейбус. Люди поднимались, готовясь выйти на последней остановке. Шустов записывал. Из-за этого возникла пауза.
— Пора вам переходить на диктофоны, — сказала Лида.
— Пленки не подпишешь, — возразил Шустов. Он поставил жирную точку и произнес: — Продолжим наш разговор. Следовательно, вы подошли к окну. Кстати, ваш муж уехал на служебной машине?
— Нет, на такси, — сказала Лидочка. — Я подошла к окну и увидела другую машину, белую «Тойоту». В ней было двое. Один толстолицый в большом длинном пальто, вернее всего, верблюжьего цвета.
— Почему вернее всего?
— Потому что рассвет только начинался, и отличить верблюжий цвет от светло-голубого нелегко.
— Но именно верблюжий, а не серый? Почему? — вскричал Андрей Львович.
И в то же мгновение Лидочка заглянула на много лет назад и поняла, почему он стал именно сыщиком и не мог стать никем иным. Он любил дознаваться. Он уже в первом классе допрашивал своих сверстников: а где ты был, а куда ты пойдешь… от него несчастная жена ушла, потому что он ее замучил допросами. Нет, даже не сами допросы были так сладки Андрею Львовичу, как возможность поймать человека, загнать в угол, заставить его смешаться, сбиться с толку, соврать, а потом вывести на чистую воду.
— Верблюжий цвет я вычислила по фасону, — сказала Лидочка.
Шустов отложил ручку, заглянул Лидочке в глаза и спросил:
— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду под фасоном.
Лидочка искренне ответила:
— Это невозможно, Андрей Львович.
— Вы правы, — признал тогда лейтенант. — Оно было песочным.
Лидочка ему нравилась. Она была женщиной мягкой, доброй и стеснительной. У нее было лицо, которым можно любоваться, — правильный овал, обрамленный забранными сегодня назад пепельными волосами, губы чуть более полные, чем нравилось лейтенанту, зато такого нежного розового цвета, словно никогда в жизни Лидочка не дотрагивалась до них помадой. И глаза у женщины были серыми, большими, а ресницы вокруг темными и густыми. Пожалуй, глаза были очень красивыми. Лейтенант не знал Лидочку и не догадывался, что губы и ресницы были умело тронуты косметикой, хотя Лидочка и спешила сегодня утром, и, уж конечно, он не подозревал, что Лидочкины глаза могут менять цвет и становиться стальными и узкими, если Лидочка гневается.
Помимо симпатии к прелестной женщине, что так остро и недоброжелательно почувствовала Инна Соколовская, которая надеялась женить на себе Шустова, Андрей Львович имел и дополнительные виды на Лидочку. По обстановке в квартире, по количеству книг, по одежде этой женщины, ну и, конечно же, на основе информации, походя выуженной у коменданта, лейтенант Шустов понял, что Лидочка — не простая жиличка и не простая гражданка, а ее муж не какой-нибудь искусствовед, а член-корреспондент Академии наук и член президентской комиссии. В последние месяцы Шустов принялся коллекционировать нужных людей, ибо понял, что пора уходить в большую политику, где чувствуется такой дефицит квалифицированных юристов и решительных молодых людей, готовых навести в стране спокойствие и порядок. А в таком случае Берестовы могли ему понадобиться. Только не следует думать, что Шустов был циничным и на все готовым карьеристом — все его политические планы пока что оставались в его воображении.
Временно признав свое поражение в вопросе о верблюжьем цвете пальто, Шустов сделал вид, что удовлетворен данным ответом, и стал задавать следующие вопросы.
— Что еще вы может сказать о пострадавшем? — спросил он.
— Ничего, — ответила Лидочка. — Кроме того, что он был модно пострижен.
— То есть без головного убора?
— Разумеется, Андрей Львович. Иначе бы я не догадалась, что он толстощекий и модно пострижен.
— Вы его раньше видели?
— Может быть.
— Что это значит?
— Могла видеть его с Ларисой, но не обратить внимания. Он не первый и не последний толстощекий кавалер нашей фотомодели.
Лидочка постаралась не вкладывать в эту фразу никаких эмоций, чтобы не навлечь на себя новых вопросов следователя.
— Откуда вы знаете, что она фотомодель? — сразу вцепился в это слово Андрей Львович.
— Потому что все в доме знают о том, что она — фотомодель. — На этот раз Лидочка вложила в наименование обозначение профессии.
Шустов был цепок, но не чуток. Его удовлетворил ответ.
— На какой автомашине прибыл пострадавший? — спросил следователь.
При ближайшем рассмотрении глаза у следователя оказались не совсем черными, а темно-шоколадными, но все равно совершенно непрозрачными, что смущало Лидочку, потому что она не могла заглянуть внутрь следователя. Пальцы у Андрея Львовича были не очень короткими, но сильно сужались к концам, и ногти были острыми, как у женщины.
— Пока следствием не выяснено, кто в этой ситуации пострадавший, а кто нет, мы с вами воздержимся от оценок, хорошо? — спросила Лидочка исключительно для того, чтобы перехватить инициативу.
— Это не оценка! — Андрей Львович повысил голос, и Лидочка подняла вверх густые брови — чуть растерянно и почти жалобно. Глаза ее излучали беззащитность, и лейтенант смутился.