Из чего же, из чего же, из чего же,
Сделаны наши принцессы?
Из цветочков,
И лоскуточков,
Нежных ручек,
И прочих штучек,
Сделаны наши принцессы!
— Какая наглость! — сказал Иен, обнаружив, что Трикс проснулся. — Будь у меня в руках меч…
— Ну, все-таки мы сейчас союзники, — попытался успокоить его Трикс.
— Все равно! Ты бы слышал, как он издевался над рыцарями!
— Ну, рыцари тоже не прочь над драконами посмеяться, — миролюбиво сказал Трикс. — Не надо ссориться.
Иен засопел, но замолчал.
Хлопанье крыльев тем временем стало реже, фургончик просел вниз, так что желудок у путешественников подскочил к горлу, а сердце почему-то, наоборот, ушло в пятки.
— Снижаемся! — громким шепотом возвестил дракон.
Толчок. Еще один. Клацнули зубы кого-то из актеров, звякнула разбившаяся бутылка. Восторженно взвизгнули Песя и Нися, так и проторчавшие все время у окошка.
— Наш полет закончен, я желаю вам счастливого пути! — сообщил дракон. — Оставайтесь на местах, пока я не улечу.
Актеры радостно завопили и зааплодировали, к ним присоединился и Иен. Трикс, который хлопать в ладоши застеснялся (что же, получается, они не доверяли дракону, боялись, что тот их уронит?), посмотрел на Гавара и увидел, что только они с витамантам не выражают свой восторг так бурно. Витамант, почувствовав взгляд, мрачно уставился на Трикса своими мертвыми белесыми глазами и сказал:
— Если страшно, то лучше молчать. Всегда лучше молчать, но особенно если страшно.
Трикс растерянно отвел глаза. Как-то странно! Будто Гавар понимал его лучше, чем верные друзья!
Первым отвязался и выбрался из фургончика Хорт. Бдительно осмотрелся и махнул рукой.
Актеры вышли на открытый воздух.
В предутренней темноте тихо пели цикады. Под ногами был не песок, а пожухлая трава, на фоне звездного неба проступали растрепанные метелки пальм. Луна пряталась за облаками гдето у самого горизонта. Налетающий легкими порывами ветер отгонял крепкий аромат вспотевших от страха верблюдов. Вообще-то верблюды не потеют, это знал даже Трикс. Но, видимо, трехчасовой полет в когтях дракона и последующие события заставили их вспомнить, как это делается.
Верблюдов, кстати, осталось двое…
Трикс вздохнул и обнаружил, что все, как зачарованные, смотрят куда-то на запад. Он протолкался между Хортом и Шаражем, вгляделся и ахнул от восторга.
Темная пустыня, насколько хватало взгляда, была усеяна тусклыми, загадочно мерцающими огоньками. Сотни, тысячи огоньков маняще светили Триксу…
— Будто звездное небо упало на землю, — задумчиво проронил Майхель и высморкался.
— Оказывается, пустыня похожа на море, — произнес Хорт. — В ней тоже есть блуждающий свет…
— Знаете, отчего хороша пустыня? — растроганно сказал Бамбура. — Где-то в ней скрываются огоньки…
— Так что же это такое? — с опаской спросил Иен.
— Это догорают костры великой армии, которую ведет за собой Прозрачный Бог, — скрипуче сказал Гавар. — Две тысячи костров… дюжина воинов должны греться у одного огня… Хорошая армия. Впрочем, Прозрачному Богу она не особенно нужна — он сам себе армия…
По спине у Трикса прошел мороз. Двадцать четыре тысячи свирепых воинов пустыни? Говорят, что в эпоху великих битв короли и султаны выводили друг против друга и по сотне тысяч. Но те времена давно прошли…
— Запрягайте верблюдов, — велел Гавар, как-то незаметно начавший командовать. — Можете особо не торопиться, если мы приблизимся к передовым постам в темноте — нас истыкают стрелами.
Хотя Триксу и не доводилось бывать на войне или хотя бы маневрах (праздничные смотры войск в герцогстве вряд ли стоит принимать в расчет), из летописей и баллад он знал, что солдаты и командиры — это лишь малая часть армии. Когда начинаются настоящие войны и друг на друга движутся два враждебных воинства, на каждого солдата приходится как минимум одно гражданское лицо. Большой армии, хочет того полководец или нет, требуются: повара, пекари, мясники, водоносы, пивовары и виноделы; фуражиры, охотники и рыбаки; портные, швеи, скорняки, шорники; кузнецы, оружейники, столяры; повивальные бабки, доктора, ветеринары, могильщики; менестрели, трубадуры, актеры, фокусники и жонглеры; возничие, собачники, сокольничие; и белошвейки — не менее одной белошвейки на семерых солдат или трех офицеров.
Больше всего Трикса удивляла необходимость в таком количестве белошвеек, но все хроники и наставления по ведению войн сходились на том, что это очень полезно «для поддержания боевого духа и во избежание непотребств». Видимо, военная форма в сражениях быстро приходила в негодность и те молодые женщины, которых рекомендовалось вербовать «в бедных кварталах», ночи напролет корпели над ней, приводя в порядок. Что уж говорить, в рваной одежде и впрямь много не навоюешь — как и на пустой желудок, со зловредными болячками, затупившимися мечами или изнывая от скуки.
Так что Трикс ожидал увидеть в лагере Алхазаба не только суровых воинов, но и деловитых мастеров, дородных поваров и веселых белошвеек.
Но, похоже, жители пустыни воевали по каким-то своим правилам. Пока фургон медленно ехал меж привязанных коней и верблюдов, погашенных костров и развернутых палаток, Трикс, с любопытством глядевший по сторонам, обнаружил, что солдаты сами варили себе еду, сами точили сабли и сами штопали одежду. Появление одинокого фургона особого интереса не вызвало — похоже, что и развлекали себя солдаты сами или же просто не нуждались ни в каком развлечении, кроме еды и сна.
Когда на рассвете фургон только приближался к оазису Джем-был, его остановил конный патруль. Молчаливые воины выслушали рассказ Майхеля о том, как они — прославленная на весь мир театральная труппа — решили дать представление для славных воинов Прозрачного Бога, указали, куда им двигаться, и велели каждому актеру повязать на руку белую повязку — знак того, что фургон досмотрен и проезд разрешен. То ли Алхазаб совсем не боялся лазутчиков и убийц, полагаясь на мощь армии и силу магии, то ли жители пустыни были очень доверчивы.
Трикс с сожалением решил, что первый вариант более вероятен.
Оазис Джем-был, хоть и отличался немалыми размерами, на стоянку для такой огромной армии никак не годился. Трава вся была вытоптана или съедена, листья с деревьев тоже, вероятно, пошли на корм животным, а сучья и стволы — на топливо для костров. Только в центре оазиса, где стоял огромный шатер Алхазаба, еще оставался десяток слегка ободранных пальм.
Озерцо в центре оазиса тоже перестало существовать, его попросту выпили. Теперь это была неглубокая впадина, дно которой покрывала подсохшая растрескавшаяся грязь. У нескольких родников, раньше питавших озеро, стояли солдаты с кожаными ведрами, непрерывно вычерпывающие воду и разносящие ее по лагерю.