Аврора с невозмутимой вежливостью спросила, не мог бы он говорить погромче, так как шум сражения немного оглушил ее.
Ее сарказм был подобен ведру холодной воды, вылитому ему на голову. Ранкстрайл моментально успокоился.
— В армии бытует давняя привычка выполнять приказы, госпожа, — ледяным тоном сообщил он ей.
— О, правда? — любезно поинтересовалась она. — Неужели? И чьи же приказы? Первого встречного, размахивающего оружием? Если уж речь зашла о подчинении, то позвольте вам напомнить, что вы не являетесь ни моим командиром, ни моим королем. И я собираюсь выполнять приказы лишь того и подчиняться лишь тому, кого сама выберу моим командиром или повелителем, в данном случае — королеве Далигара, которая лично приказала мне отправиться на поле боя. Кроме того, я не исключаю возможности обращать внимание на приказы моего будущего мужа, если когда-нибудь он у меня будет. Но, если это послужит вам утешением, могу сообщить вам, что я не подчинилась приказам собственного отца, которые, если мне не изменяет память, некоторое время выполняли даже вы.
Ранкстрайл пошатнулся: ее слова были правдой, и это делало удар по его самолюбию унизительнее всех оскорблений в мире.
— Госпожа, — все еще с ледяным спокойствием ответил Ранкстрайл, — я только что спас вашу жизнь.
— А я спасла вашу, — парировала Аврора с прежней любезностью.
— Да, вы правы — и жизнь моя, несомненно, полезна, но не особенно важна. Вне сомнений, вы сделали мне огромное одолжение, спасая мою жизнь, но ради этого вы оставили без защиты город, где находятся королева и ее дети. Орки, уверяю вас, ибо я уже много лет сражаюсь с ними, далеко не полные идиоты, и в запасе у них множество превосходных стратегий. Их пловцы, например, беспрепятственно могут переплыть реку под водой, оставшись незамеченными.
На этот раз настала очередь Авроры побледнеть и пошатнуться, словно ее ударили.
Ранкстрайл тут же отдал приказ стрелкам Авроры и оставшимся у него солдатам незамедлительно вернуться в город.
Эрброу сидела на полу, спрятавшись за тяжелой шторой ужасного красного цвета, которым в этом месте красили всё подряд. Она сидела тихонько, чтобы никто не нашел ее и не прогнал. На руках у нее спал волчонок. Это из-за него ей пришлось спрятаться.
Парция застукала его, когда тот делал лужу на мозаичном гранитном полу, и пригрозила привязать веревкой в саду, если подобное повторится.
Мама была недалеко, сразу за дверью, которую оставили открытой, чтобы воздух поступал в полутемные комнаты, пока снаружи солнце раскаляло дворы и балконы. Раздался плач одного из братиков.
— Их двое, госпожа, — послышался наконец голос повитухи. — Вот и второй.
Эрброу давно это знала — деревянная лошадка предназначалась братику, который родился первым, тому, чье сердце билось всегда сильно и решительно, тому, чей плач отдавался в больших залах громким эхом. Волчок был для второго.
— Этот не такой крепкий, он намного меньше первого, — в голосе повитухи звучало беспокойство. Не было слышно никакого плача.
Сердечко младшего братика билось все слабее. Хотя ее не было в комнате, Эрброу почувствовала особенную боль, которой не могла дать имя. Это напомнило ей о том, как она упала когда-то в море, еще не зная, что в воде нужно представлять себя рыбкой. Или когда эринии не позволяли ей дышать.
Девочка услышала, как повитуха приказала принести два ведра с водой, одно — с горячей, другое — с холодной, услышала топот бегущих ног.
— Да что вы делаете? — воскликнула вдруг мама. — Вы же его утопите! Зачем вы окунаете его то в холодную воду, то в горячую? Он же умрет! Или он уже умер? Он родился мертвым? Отвечайте, если он не плачет, значит, он мертв?
Младшему братику было страшно, как бывает страшно тому, кто не может дышать. Это ужасное чувство, и испытывать его может даже очень маленький ребенок, даже нечто меньшее, чем маленький ребенок, — например, морская звезда, вынесенная на берег, или птенец чайки, упавший в море.
Наконец под сводами старинных залов раздался слабый плач.
— Видите, госпожа? Когда новорожденный не плачет, его нужно окунать попеременно то в холодную, то в горячую воду, тогда, может, к нему вернется дыхание… Видите, госпожа! Боги благоволят вам! Вы спасли моего ребенка, а я — вашего… Капитан победит, и мы все спасемся…
— Малыш, мой малыш, — послышался мамин голос. — Крошка моя, ласточка моя. Мой дорогой малыш, я так боялась, что и ты пропадешь в царстве смерти… Может, ты был там, может, ты встретил своего отца, и он отправил тебя обратно… Пусть тебя зовут так же, как его. Ты будешь носить его имя — Йорш.
— А другой, госпожа, старший?
— Ардуин, — сказала мама после недолгого раздумья. — Его будут звать Ардуин.
Эрброу тихонько засмеялась. Она была счастлива. Волчок понравился бы Йоршу, и лошадка понравилась бы Ардуину. И их имена им бы тоже понравились. Она чувствовала, как Йоршу начинает нравиться и мама, ее тепло, ее запах. Она услышала счастье Йорша оттого, что дыхание наполняет его легкие воздухом. Почувствовала тепло маминого молока на языках братиков и тоже вспомнила его вкус.
Оставались две другие игрушки — кукла и лодочка. Ей нравились обе: казалось, они как-то по-особенному принадлежат только ей. Но если бы она оставила их себе, это было бы несправедливо: у братиков было бы по одной игрушке, а у нее — целых две.
Эрброу на цыпочках подошла к двери комнаты и заглянула внутрь. Она увидела маму и головки братиков у ее груди. Все они были укрыты белым одеялом, похожим на облако, и то, что ее, Эрброу, не было там, вместе с ними, было неправильно. Там, наверное, было мягко и тепло, тогда как твердый гранит вокруг был чуть ли не докрасна раскален жарким солнцем. Ее охватило странное чувство, которого она никогда не испытывала раньше: ей словно не хватало воздуха, ей тоже хотелось быть с мамой, но, очевидно, в этот момент братики были для мамы важнее, чем она. Эрброу обиженно надулась и убежала.
Она выбежала на балкон и уселась на пол под цветущими глициниями, опираясь спиной на балюстраду чередующихся гранитных и мраморных колонн. Внезапно странный холод накрыл мир. Он был не похож на ненависть Человека Ненависти, всегда остававшуюся мелкой и глухой; это было нечто большее и куда более сильное. Девочка прижала к себе волчонка и подняла голову. В саду с качелями, между серыми колоннами, увитыми плющом, она вдруг увидела орков. На них были лишь штаны и боевые маски, и их голые торсы блестели от капавшей с них речной воды. Их было больше, чем она умела считать. К счастью, они не заметили ее. Может, ей еще удастся спастись. Эрброу вскочила на ноги и бросилась бежать по балкону. Она сразу поняла, что это было ошибкой, но было уже поздно: нужно было не бежать, а тихонечко красться, чтобы ее никто не увидел. В своем злосчастном красном платье она, наверное, выделялась среди зеленых веток и фиолетовых цветов, как золотая рыбка, попавшая вдруг из своего фонтана в море, где остальные рыбы были серыми — именно для того, чтобы как можно лучше сливаться с голубым мерцанием воды. Эрброу с разбега налетела на Парцию, женщину, которая помогла маме рожать братиков, и надежда девочки на спасение воскресла.