— Тогда, может, ты дашь мне немножко? — обратился он к Эрброу. — Давай меняться на кедровые орешки? Смотри: тринадцать кедровых орешков, поцелуй и сказка за то, что ты дашь мне немножко мяса. Я расскажу тебе снова сказку о Фасолевой принцессе. Согласна?
Эрброу счастливо закивала и протянула ему кусочек крабового мяса.
— Нет! — воскликнула Роби. — Нет, нет, нет. Она… она тоже ужасно голодна… она должна расти.
Эрброу, побледнев, уставилась на мать: лоб малышки снова перерезала вертикальная складка, и подбородок задрожал, но она смогла удержаться от плача.
Йорш спокойно кивнул. На лице его все еще сияла улыбка.
Он нашел глазами силуэт Птицы Феникс на фоне заката и помотал головой.
— Ты права, — весело сказал он Эрброу, — она действительно просто глупая курица.
— Пи-пи-пи ням-ням! — все еще с мрачным видом, но уже несколько повеселев, подтвердила Эрброу.
— Даже нет, я бы сказал, нечто среднее между курицей и стервятником. Стервятники — гнусные и гадкие птицы, питающиеся… скажем так, гнусными и гадкими вещами.
— Пи-пи-пи бэ?
— Да, что-то в этом роде. Но и они находят друг друга красивыми, и когда у них рождается птенец, его мама и папа ужасно счастливы, поэтому, хоть их и нельзя назвать образцом обаятельности, мы стараемся не вмешиваться в их жизнь.
— Нет айа.
— Никому не делать больно — ты права, солнышко мое.
Эрброу счастливо улыбнулась. Наконец-то этот день становился хорошим. Папа вернулся, и все встало на свои места.
— Моя госпожа, — сказал после этого Йорш, поворачиваясь к Роби. Взгляд его переполнился нежностью, и он взял огрубевшую, мозолистую руку Роби в свою, остававшуюся, несмотря на то что он ломал дрова, камни, панцири крабов и шишки, почти такой же белой и мягкой, как в начале их знакомства. — Прошу у вас прощения за боль, которую я вам приношу. Я не желаю моего бессмертия, и вы не сможете удержать его.
Роби помотала головой и вновь разразилась рыданиями, за что немедленно себя возненавидела.
— Как ты мог так поступить! Как ты только мог… Каждая крошка того, что я готовила, для тебя — чистый яд, и я ничего об этом не знала…
— Моя госпожа! Роби! Моя единственная любовь. Как можете вы быть так несправедливы к вашей кухне? То, что подорвало мое бессмертие, — это половина моллюска, которую я сам, без чьей-либо помощи, взял с камня и положил себе в рот, счастливый тем, что сделал свой единственно правильный в жизни выбор. Госпожа моя, я готов пройти сквозь огонь и воду ради ваших бесподобных яичниц, которые вы готовите, используя в качестве сковороды мой меч. Я уверен, что если бы эльфийские короли знали о том, что мечом, который выковали они много веков назад, вы сражаетесь с голодом и несете торжество радости, то они с полным правом могли бы гордиться вами и почли бы это за честь.
Моя госпожа, умоляю вас, не лишайте меня ни сладости вашей улыбки, ни сладости меда, которым вы поливаете жареную рыбу, потому что ради них я готов пройти чрез врата времени и смерти и оказаться по ту сторону звезд и ветра, где параллельные линии скрещиваются и числа заканчиваются, и когда я достигну конца моего пути, я во весь голос буду петь вам хвалу и благословлять судьбу, так как от этого обмена я оказался в выигрыше. Моя госпожа, бессмертие — это зло, которое привело к исчезновению моего племени. Наши нестареющие тела, нерушимые, как камень, как алмаз, как лед, застрявший в глубоком ущелье, куда не доходит тепло солнца и где никогда не наступает весна, сделали нас настолько хрупкими, что мы погибли. Мы стали неподвижными, испуганными самой жизнью, которая и есть изменение и разрушение, и один за другим мы умерли. Мой народ исчез, потому что ему не хватало мужества согласиться со смертью, которая является последним подарком Вселенной всем живущим. Каждая выходящая замуж девушка приносит в дар своему избраннику собственное мужество в тот момент, когда вверяет ему свою любовь, ибо с рождением каждого ребенка жизнь и смерть идут рука об руку. В племени, проклятом бессмертием, такого дара никто не просит и не принимает. Мы бы все равно вымерли — убитые, замученные, уничтоженные голодом и грустью. Мы бы все равно умерли. Человеческая раса знала, что смерть — это часть жизни, и ничего тут не поделаешь. Эльфы пожелали игнорировать этот факт и растратили свое предназначение в бесплодной борьбе за оживление мошек.
— Ты не понимаешь… — пробормотала Роби прерывающимся голосом. Эрброу испугалась и потянулась на руки к отцу. — Ты не представляешь себе… У тебя могут выпасть зубы… и волосы тоже!
— Отлично, я буду плеваться, как старый рыбак из Арстрида, и по утрам буду полировать мою лысину, чтобы она блестела на солнце. Мало что кажется мне столь отвратительным, как пошлая вечная юность, из-за которой я не смогу отличаться от наших детей, будучи во всем похожим на них. Предпочитаю, чтобы морщины и седые волосы напоминали моим детям, что я не брат, не друг, а отец. Я хочу, чтобы они, видя мои высохшие мозолистые руки, не забывали о том, что я — их родитель, вырастивший и выкормивший их. Иначе, когда они познают боль и неуверенность, к кому пойдут они искать помощи и утешения? Я хочу, чтобы наши дети, заботясь о нашей хрупкой старости, научились милосердию — а это будет невозможно, если мы не потеряем нашей силы и молодости. Из всех проклятий на свете нет ничего ужаснее, чем пережить собственного ребенка, проводить его в объятия смерти и положить в могилу, — я не пожелал бы этой участи даже моему самому ненавистному врагу.
Роби, если я постарею, ты и вправду меня разлюбишь? Моя единственная любовь, когда я буду говорить, как старый рыбак, или солнце станет обжигать мою голову, голую, словно только что вылупившийся, не оперившийся еще птенец чайки, ты и вправду будешь меньше меня любить? Твое лицо и твоя улыбка тоже изменятся, неся на себе следы палящего солнца, под которым ты собирала крабов для нас обоих. Точно так же моя любовь к тебе не остается неизменной, а растет с каждым днем, поэтому радость оттого, что ты рядом со мной, с каждым днем становится все больше и светлее. На твоем теле останутся следы рождения наших детей, на твоих волосах — следы времени, приведенного нами вместе, рука об руку. С тех пор как я знаю, что дни мои не бесконечны, сияние их умножилось; невообразимое движение звезд, и приливов, и этого маленького стебелька травы стало реальным, потому что я могу мерить их моим временем. Моя госпожа, в вашем взгляде блестит гордость орлов и нежность солнца, отраженного в море. Голова ваша поднимается над плечами с непобедимой силой волн и в то же время с мягкостью, с которой покрывает вода песчаный берег в летние вечера. Когда вы наклоняетесь над нашей дочерью, ваша улыбка светится тем самым светом, каким солнце согревает землю. Когда я наклоняюсь над вами, в вашей улыбке появляется загадочность луны, легко парящей между волнами и облаками. Моя госпожа, вы обладаете мужеством целой армии в разгар сражения, и ничто никогда не сможет одержать верх над вами, даже сама смерть, ибо вы преодолели страх и перед ней. Моя госпожа, умоляю вас, не плачьте. Я не в силах выдержать вашу боль. Сегодня я видел ваши слезы, и они были для меня бесценным даром, ибо я знаю, что вы оплакивали мою смерть, но умоляю вас, поклянитесь, что глаза ваши останутся сухими и лицо спокойным в момент моей смерти, если судьбе будет угодно, чтобы я умер раньше вас.