– Ты местный? – спросил он, оставив глоток пойла на донышке.
Как все поняли, пойло представляло собой тёплую сорокаградусную водку. Свою, доморощенную, жгучую. Этикетка напоминала привычную «Столичную» – дешёвая водка, какую я никогда не пробовал, но дельная. Не самогон, не бормотуха, не самоделка и не метиловая отрава, уверял я себя, но хотелось закусить. От сковороды пахло подгоревшим мясом. Я бы не удивился, если Рашид приподнёс бы мне плов, но он завернул руки в тряпку и стащил горячую сковороду, поставив её на пару затесавшихся кирпичей.
– Я тоже, – важно сказал он, обнажив полубеззубую пасть.
Клыки у него имелись, иначе он перешёл бы на каши. Зубов двадцать осталось. Все жёлтые и гнилые. Рашид явно не догадывался о существовании щётки и зубной пасты.
– Земляки, – заключил я и поставил пустой стакан.
Рашид допил горькую, но не палёную водку, взял мой стакан и бережно убрал его на место. До следующего торжества, а когда оно будет, Рашид не знал, а я тем более.
– Ешь! – повелительно произнёс он.
– Что это?
– Попробуй!
– Мясо?
– Мясо.
– Говядина?
– Ешь. Не гневи небо.
Рашид протянул перочинный нож. Им следовало пользоваться вместо вилки – неудобно, и можно порезаться. Делать нечего, пришлось кольнуть ножом в поджаристый и прилипший к сковороде кусок и оторвать его вместе с поджаркой. Масла у Рашида не водилось, и он жарил свои котлеты в собственном соку, отчего сковорода была прожжена с обеих сторон, как печная сажа.
Кусок попался горячий, отдавал жаром и просился в рот. Опасливо понюхал его, но дерьмом не пахло. Кусок свежий, как только что заколотая корова. Самый сок.
Не удержавшись, я откусил. Ничего. Есть можно. Не бефстроганов, но и не бигмак. Сойдёт. В полевых условиях – ништяк. Настоящее мясо, напоминало говядину, но жестковато. Смотря как готовить, успокаивал я себя и откусил ещё.
До меня вдруг дошло, что подвальные обитатели, бомжи и прочая городская нечисть не гнушаются ничем и питаются собаками и кошками. Шутки про шаурму до сих пор на слуху, но я не ел шаурмы, даже обычной, как не ведал вкуса хорошей собачины и кошачины. Вероятно, Рашид забавлялся крысами. Сзади я ощущал мелкий шорох и еле слышный писк – под трубами кипела крысиная цивилизация.
Рашид умял свой кусок и отошёл к ящику, куда задумал убрать остатки сырого мяса.
Он нагнулся и раскрыл ящик, залез туда и стал что-то искать в нём, азартно ковыряясь. Одним куском не насытишься. Требовалась добавка. А Рашид был хоть невысокого роста, но коренастый и с мышцами, явно таскал много тяжестей и считался героем социалистического труда. В общем, работяга номер один – мечта любого прораба.
Рашид несуразно бормотал на киргизском. По грубым интонациям я догадывался, что ругался. По-нашему, по-мужицки. Я бы дал сто баллов, что он выучился и нашим крепким словцам. Так и вышло. С киргизской нецензурщины Рашид перешёл на славянский мат. Мне стало смешно, как он коверкал наши набившие оскомину ругательства. Смешнее некуда.
Затем он достал непонятный светлый предмет и отбросил назад. Я нагнулся и поднял предмет с пола, засыпанного гравием и песком. С тихим ужасом понял, что держу человеческую кисть, прижимая толстый и указательный пальцы. Глотка непроизвольно выплюнула остатки пережёванного куска, но большую часть я успел проглотить. Вот что за мясо Рашид жарил на сковородке.
От охватившего меня кошмара я отбросил отрезанную кисть в стену.
Рашид не отрывался от ящика. В мою сторону полетело запястье с канвой обветшалых волос.
Меня отклонило в сторону. Подползя в угол, я стал блевать на гравий, опорожняя нутро. От вида собственной тошнотворной массы рефлекс повторялся, и я извергал из себя всё содержимое, захватив начало кишечника. Так неудержимо и долго я никогда не блевал.
– Эй? Ты чего? – грозно обернулся Рашид. – Недожарено?
– Ты людей жрёшь, паскуда?! – хрипел я, задыхаясь в самопроизвольных испражнениях.
– А чо? Жалко?
– Людей жрёшь! И я? Людоед проклятый!
– Кого еще жрать?! Голод не тётка.
И в том он был прав.
По сути, что ему ещё остаётся? Чем питаться?
– Кто эти люди? – спросил я, отворачиваясь от блевотной массы и подползая за тряпкой, чтоб утереться. В горле саднило. Водка и человечина обжигали слизистые. Искал глазами воды.
– Местные все. Все мы местные, и они местные.
– Пить!
– У стены канистра.
Я подполз к стене и поднял первую попавшуюся, чуть не присосавшись.
– В этой бензин, шайтан! Мелкую бери!
Выбросив первую, присосался к мелкой канистре. Каннибал не обманул. Обожжённое горло остужала затхлая вода, как с прошлогодней весны, но приятная. Ни водка, ни брага, ни бензин – питьевая вода. Речная, дождевая, канализационный сток – неважно. Вода!
Оторвавшись от канистры, я, тяжело дыша, прислонился к стене. На ум приходили страшные мысли – я в логове пожирателя человечины. Гастарбайтер-людоед заманил в ловушку, зарежет ножом, разделает и поджарит. Подобного финала никто не ожидал. Людоед был любимым порождением тьмы, а оно само нашло меня и спустило в ад. Оставалось молиться и надеяться на чудо.
– Ты не съешь меня? – как обмочившийся мальчик, я спросил его жалобным и всё ещё хриплым голосом.
– Мяса навалом. Ты гость.
– Откуда столько мяса?
– Местные все, – равнодушно повторил Рашид, усевшись на корточки. – Зачем далеко ходить, когда еда рядом?
– Своих кромсаешь?
– Жрать чё-то надо. Денег не хватает.
И для подтверждения, так сказать, чтоб не быть голословным, прожорливый нелегал решил показать провизию лицом. Он содрал со стены лопатку и стал отгребать гравий и песок с пола. Снизу показался чей-то лысеющий жбан. Рашид подтянул его за макушку и вытащил, как репку, из-под земли.
В его лапах качалась узкоглазая голова с мученическим оскалом.
– Это был Хасан, – познакомил нас людоед, – а это, – выкопал он второго, – Юсуф! Жира меньше и слаще. Хасан – одни кости и хрящ пососать.
– Зачем ты их закопал?
– Чтоб никто не видел, – логично ответил он. – Наших много. Никто не вспомнит Хасана, никто не вспомнит Юсуфа. Кто сам помирает, на другого на башка кирпич упадёт. А кого я здесь завалю – так вернее, и тащить не придётся.
Рашид отвечал житейски, по-свойски, так хозяйственно и деловито, будто говорил о стаде баранов, пасущихся за околицей. В сущности, так и есть, но вместо пасущихся баранов по периметру стройки паслись его свояки. Рашид поступал логично, экономил средства, точнее сказать, жил по средствам, а потому до сих пор тянул свою нелёгкую гастарбайтерскую лямку, полнел и чувствовал себя вполне сносно. Деньги тратил на выпивку и одежду, а добрую часть отсылал в родной Бишкек. Так поступала добрая часть незаконных мигрантов. На родине оставались семьи, и их нужно было кормить, а у каждого за пазухой дети, чаще пять или шесть – многодетные и прожорливые семьи. Так предполагал я, но Рашид проникся ко мне диким людоедским доверием и, чтобы успокоить и вывести из шока, коряво поведал о своей жизни, с трудом подбирая слова. Рашид не оратор и не заканчивал школ, но смысл улавливался с полуслова. Смысл его истории общечеловеческий, а точнее выразиться, общегастарбайтерский – один на всех. Общий и понятный смысл.