— Все, — резко сказала она Лео, возвращаясь к действительности, — хорош херней маяться. Пошли на Неву. Заколебало тут говно месить!
Избывая злость от пережитого Лео яростно греб, смотря как медленно уплывает похожий на игрушку собор. Маркиза сидела теперь нахохлившись, погруженная в свои думы.
На Неве дул ветер. Небо на востоке уже светлело. Дыбились пролеты разведенных мостов. По реке волокла свое длинное тулово здоровенная баржа.
— Ну что, — нарушил молчание Лео. — Тут?
Маркиза огляделась.
— Нет, давай лучше там… Хотя… Нет, здесь тоже хорошо.
Каяк по имени «Каюк» медленно покачивался на волнах. Баржа уползла за Троицкий мост. Было удивительно тихо. Лишь вода поплескивала в днище.
— Странно, — проговорила Маркиза, — а почему чаек нет.
— Может спят, — предположил Лео, доставая «баян»
— Какое «спят». Их тут на рассвете всегда до дури.
— Так еще не рассвет.
— Здесь у нас Зал оплодотворения.
О. Хаксли
— Ты, тряпка, вымоченная в портвейне, заткнись!
Голос Отрадного, тысячекратно усиленный и размноженный реверберацией упал на темный зал дворца культуры, как падает платок, брошенный усталым хозяином на клетку с разверещавшимся попугаем. Голос Отрадного мгновенно заставил замолчать нескольких разбушевавшихся на балконе молодых людей. Голос Отрадного, высокий, пронзительный, известный всей стране голос разнесся по закулисью, залетел в служебный буфет и отдался эхом в гардеробе.
— Чего это он? — спросил Леков, ставя на стол бутылку пива. В буфете было почти пусто — за соседним столиком сидели две девчонки лет девятнадцати, в углу стояли трое молодых людей комсомольско-кегебешного вида, покуривали, посматривали по сторонам.
— Да, как обычно, — лениво ответил Огурец. — Порядок наводит. Высокое искусство нужно с почтением воспринимать. Благоговеть надо перед божественными песнями.
— А-а, — Леков понимающе кивнул. — Тогда ясно.
— Со свиным… в калашный ряд… — донеслось со сцены.
— Во дает, — Леков уважительно прикрыл глаза. — Сила! А петь он будет сегодня?
— Подожди. Он же мастер. Сначала поговорит, объяснит, насколько он крут, а потом, конечно, споет. Его еще и не остановишь, он петь любит.
— И как?
— А ты, что, не слышал?
— Не-а.
Леков взял со стола бутылку и налил себе пива.
— Да брось ты дурака валять, — заметил Кудрявцев. — Ты хочешь сказать, что Отрадного никогда не слышал?
— Не-а, — снова сказал Леков, глотнув пива.
Кудрявцев пожал плечами.
— Пойдем тогда, послушаем.
— Пойдем.
За кулисами толпилось множество обычного сэйшенового люду — девочки, прилепившиеся глазами к черной фигуре, замершей на сцене у микрофонной стойки, мальчики с фотоаппаратами, несколько обязательных костюмно-комсомольских юношей, тетеньки-администраторы зала, боязливо посматривающие по сторонам, рабочие сцены, равнодушно-презрительно посматривающие на всю остальную публику.
— Ну он начнет когда-нибудь? — раздраженно спросил Леков. Девочка, стоящая прямо перед ним быстро обернулась. «Что за лох пробрался за кулисы», — говорили ее расширившиеся в гневном презрении серые глаза. — «Что за урел посмел покуситься на святое?».
— Чего? — спросил Леков девчушку. Та, брезгливо зашипев, вернулась в исходное положение и снова принялась пожирать глазами черную фигуру на сцене.
Фигура, меж тем, покачивая рано обозначившимся животиком, продолжала источать ругательства, направленные в зал. Зал благоговейно молчал, внимая откровениям мэтра.
— Слушай, — громко обратился Леков к Кудрявцеву. Заговорил он настолько внятно и громко, что черная фигура на сцене заметно дернулась, но головы в сторону кулис не повернула. Профессиональные навыки артиста сказывались. Зато нервная девчушка снова изменила позицию, повернувшись к сцене задом, к Лекову передом.
— Слушай, — не обращая внимания на испепеляющий взгляд девушки продолжил Леков. — Это он, что ли, рок-оперу написал?
— Ну да, — кивнул Роман Кудрявцев. — Я не пойму, Васька, ты издеваешься, или серьезно говоришь?
— Абсолютно серьезно, — ответил Леков.
— Да брось ты… Помнишь песню — «Молодость наша уходит»?
— Нет. Я эту музыку не слушаю вообще-то.
— Ладно, — Кудрявцев махнул рукой. — Смотри, он начинает.
Девушка, стоящая между Лековым и сценой зашипела, глаза ее сверкнули и потухли, лицо превратилось в каменную маску. Она еще раз яростно зыркнула на Лекова и снова повернулась к любимому, судя по всему, артисту.
Артист выверенным, отрепетированным жестом взялся левой рукой за гриф гитары, болтающейся на уровне живота, занес над струнами правую и выдержал небольшую паузу. Зал, прежде находившийся в религиозном оцепенении по мановению руки артиста, просто умер.
— Курить есть? — громко спросил Леков у Огурцова и артист, приготовившийся уже обрушить на зал всю мощь своего таланта снова нервно дернулся. Девчушка на этот раз не повернулась на ненавистный голос, а просто сгорбилась и втянула голову в плечи.
— Тс-с-с, — просвистел Кудрявцев. Леков пожал плечами и уставился на сцену.
Артист, так и не опустив руку на струны вдруг затянул акопелло:
— Аааа-а-а-а…
Выше и выше взлетал его голос и, по мере того, как он переходил из октавы в октаву лицо Лекова морщилось, приняв в конце концов совсем уже нечеловеческое выражение.
— Ну я пошел, — сказал он громко, когда артист на сцене перестал голосить и взял первый аккорд на гитаре.
— Подожди, сейчас он…
— Я уже все понял, — прервал Леков Кудрявцева. — Вы остаетесь?
— Да. Я хочу послушать, — сказал Роман. Огурцов же, потоптавшись на месте, посмотрев на Кудрявцева чудесным образом снизу вверх, хотя были они с Романом одного роста, кивнул и поддакнул:
— Да. Я тоже послушаю…
— О кей. Я в буфете. Денег только дайте.
* * *
Артист вошел в буфет, сопровождаемый роем поклонников — все они были на голову ниже статного певца, одетого в черное и поблескивающего золотой оправой очков. Леков, пивший уже седьмую бутылку пива заметил в толпе поклонников девчушку, давеча торчащую на сцене. За спиной артиста маячила длинная фигура Кудрявцева, который что-то говорил герою дня, хлопал его по плечу, герой слушал, кивал головой и улыбался.
Кудрявцев указал рукой на столик, за которым сидел Леков и артист, снова кивнул, лениво повел рукой, отметая от себя рой поклонников и поклонниц и вальяжно двинулся в указанном направлении.