— Нет. В вашей новой интерпретации все выглядит просто прекрасно. Но я уверен, если бы и Тилли услышала то же самое, у нее не было бы причин огорчаться.
— Ну что ж… — Альваро встал. — Видишь ли, Мэтью, я ведь не на скамье подсудимых. Я рассказал тебе, как все это произошло. Больше я ничего не могу сделать. Ты должен поверить либо мне, либо ей.
— Зачем вы вообще затеяли это разговор?
Старый джентльмен покачал головой:
— Если память не изменяет мне, разговор начался совсем по другому поводу, а эта тема возникла уже по ходу его. Мне жаль, если я чем-то расстроил ее, но, с другой стороны, если ей нечего скрывать, зачем расстраиваться? Ты говорил, что знаешь ее уже много лет, не так ли?
— Да, я это говорил.
— И ее муж действительно был хозяином шахты?
— Да. — Мэтью кашлянул и вздернул подбородок. — Да, он был хозяином шахты.
— Что ж, значит, больше об этом и говорить нечего. Мой агент ошибся. Я сообщу ему об этом в первом же письме. А мы с тобой давай забудем об этом неприятном инциденте. Как прошло все в Бунвилле?
— Да ничего особенного. Табун был смешанный, и Пит решил, что не стоит даже торговаться: они все были в довольно плохом состоянии, даже мустанги.
— Ну, раз Пит считает, что они в плохом состоянии, значит так оно и есть. Я поговорю с ним. Увидимся за обедом. — Альваро взял свой стакан, осушил его, поставил на столик и медленно вышел из комнаты, но не через переднюю дверь. Сначала он подошел к накрытому для обеда столу в дальнем конце комнаты, остановился и окинул его взглядом. Протянув руку, подвинул серебряный графинчик на середину стола и затем неторопливо скрылся за портьерой.
Какое-то время Мэтью тупо и неподвижно смотрел на заднюю дверь. Очнувшись, он осмотрел комнату, как будто видел ее впервые: грубые деревянные стены контрастировали с утонченной элегантностью горки с фарфором и серебром на столе. Не менее странно выглядели рядом с ними звериные шкуры, чьи головы свисали со спинки дивана, словно хватая воздух своими оскаленными пастями.
Внезапно его грудь пронзила острая боль. Боль, какую может ощутить человек, потерявший друга или узнавший, что его отец — лжец. В этом было все дело. В каком-то смысле он, Мэтью, стал смотреть на этого старика не как на дядю, а как на отца — он заменил ему человека, которого он, Мэтью, отверг в Англии, и которого даже успел возненавидеть, потому что он взял себе его, Мэтью, любимую девушку. В его голове вдруг мелькнула мысль, характерная для женщин: мужчины жестоки, безжалостны — все мужчины жестоки и безжалостны. В ту же секунду он увидел своего дядю глазами Тилли и содрогнулся. Этот человек сделал попытку разлучить их. Эта попытка не удалась! Скорее всего, он предпримет другие… А что, если он решит предать огласке еще одну тайну — собственную тайну его, Мэтью? Однако он тут же отбросил эту мысль и выскочил прочь из комнаты. Его голова, только что холодная, теперь пылала, как в огне, от одной только мысли, что сейчас вместо того, чтобы сказать Тилли: «Я верю тебе, он действительно что-то замышляет», ему придется сказать: «Будь осторожна с ним. Если мы собираемся жить с ним, необходимо расположить его в нашу пользу».
О Господи! Голова у него просто пылала.
Стоял июль. Нещадно палившее солнце так раскалило землю, что она напоминала готовый вот-вот разразиться извержением вулкан. И Тилли нисколько бы не удивилась, увидев в один из дней рвущиеся из земли огненные языки. Стало белесым лишившееся остатков голубизны небо. Ни на ранчо, ни за его пределами не было заметно никаких признаков жизни. Все вокруг казалось вымершим или погруженным в беспробудный сон. Казалось, общее оцепенение не коснулось только Луизы, рядом с которой в этот знойный день сидела Тилли. Открытое пространство между флигелем Луизы и домом не давало прохлады и не рождало ветерка, здесь просто было не так жарко, как снаружи.
Монотонное движение кресла-качалки, в котором сидела Луиза, начинало действовать Тилли на нервы. Вдобавок она чувствовала, что Луизу что-то сильно тревожит: беспокойство ощущалось и в тоне ее голоса, и в том, как она перескакивала с одной темы на другую. Но Тилли достаточно хорошо изучила Луизу и ни о чем не расспрашивала. Эта женщина всегда предпочитала уклончивые ответы.
— Да разве эта жара! — говорила Луиза. — Не было тебя здесь в сорок девятом. Посмотрела бы я на тебя тогда, когда весь этот обезумевший сброд хлынул за золотом на запад. Они толпами валили в Сан-Антонио, а оттуда, через равнины команчей в забытое богом местечко Эль-Пасо, и по дороге умирали сотнями. Там, где они умирали, там их и зарывали. Убивали их не индейцы, нет не индейцы. Оспа и холера постарались. Досталось и индейцам. Вот только жаль, что мало. Лучше бы все эти негодяи вымерли. Хотя очень многих скосили эти хвори, да еще корь и козлиная болезнь в придачу.
— А что это за козлиная болезнь? — вяло поинтересовалась Тилли.
— Сифилис, вот что. Люди не лучше животных. Или, может быть, животные гораздо честнее и чище людей. Страшно подумать — и солдаты, и рейнджеры, и мексиканская армия, — все старались стереть индейцев с лица земли. Но за дело принялась оспа и почти всех их извела.
— Оспа?
— Да, но это было давно. Я спрашиваю себя, что здесь находят люди, зачем они стремятся сюда? Сколько лет об этом думаю, но так и не могу понять.
— А ты могла бы уехать тогда, давно? — тихо спросила Тилли.
— Не могла, — отрезала Луиза. — У меня не было ни гроша, а из одежды только то, что на мне.
— Но… разве… — Тилли выпрямилась в своем кресле и пристально посмотрела на Луизу. — Ты хочешь сказать, что у тебя вообще ничего нет? А твой отец, разве он не…
— Нет, отец ничего мне не дает, но если бы попросила, то дал бы. Он и ждет, что я его попрошу. Не дождется. Мне от него ничего не нужно, даже савана. Правда, я его уже себе приготовила: белую рубашку с вышивкой. Но все, чем он владеет, до последнего пенса — это все мое, потому что это собственность моей матери. А у него нет ничего, кроме яркой внешности, бойкого языка и так называемого происхождения. Как только он окрутил мать, так сразу прибрал к рукам ее денежки. А потом убил ее, да, убил.
— Нет, этого не может быть, — поморщилась Тилли.
— Да, убил. Если один человек прикрывается другим, как щитом, чтобы спасти свою шкуру — это ничто иное, как настоящее убийство. Я много чего могла бы порассказать тебе. Он ни перед чем не остановится, чтобы получить желаемое. Знаешь, он сейчас такой же воинственный, как индеец на тропе войны, потому что ваш дом строится. И очень хорошо, что строится. Думаю, он вам понадобится, причем очень скоро, и очень сильно.
Тилли порывисто встала и машинально вытерла о платье ставшие вдруг влажными ладони.
— Луиза, ведь тебя что-то тревожит? О чем ты все время думаешь?
— Этого я не могу тебе сказать. Нет. Не спрашивай.
— Меня это как-то касается?