— Где он? — почти нежно пророкотал тур, лезвием топора заставляя старосту приподнять голову.
— Хто? — будто каркнул сивоусый, отводя взгляд от налитых яростью глаз тура. Старостиха прижалась к мужу еще крепче и дрожала всем телом.
— Не ври мне, человечек! — рявкнул тур. — Где гонец от царствующих змеев?
— Якый такый гонец? — строптиво забормотал староста, но взгляд его метался, как у пройдохи купчика на базаре.
— Сказано — не ври мне! — Топор прижался к шее старосты плотнее, так что тому пришлось запрокинуть голову, глядя прямо в безумные очи тура. — Гонец прибыл в вашу деревеньку, — продолжал тур. — Гонец не успел отсюда уйти. Гонец нужен моему господину. Где гонец, человечек?
Староста захрипел — кромка лезвия взрезала кожу на шее.
— Клад! И-хи-хи-хи, я нашел клад! У них тут целый клад! — раздался дребезжаще-свистящий голосочек. Перед распахнутой дверью в крытый соломой амбар плясала серая ушастая тварь — извивалась, подпрыгивала, корчила рожи и заливалась пронзительным мелким смехом. — Настоящий клад!
— А ну пошли! — рыкнул тур, хватая старосту за шкирку и волоча за собой. Сивоусый попытался оттолкнуть жену, но она только крепче ухватилась за его руку и побежала следом.
— Остальных сторожить! — бросил тур своим воинам. Он дотащил старосту до амбара, пинком отшвырнув с дороги пляшущую тварь. От удара кулаком в спину староста влетел в дверь амбара. Старостиха сама скользнула следом.
— Что за клад, показывайте! — прогудел тур.
Старостиха дрожащими руками принялась чиркать кремешком, разжигая свечу. Затеплился дрожащий огонек…
От рева тура содрогнулись стены амбара. Острая боль пронзила руку старостихи от кончиков пальцев до локтя — свечу вырвали. Описав короткую дугу, будто падающая звезда, свеча вылетела из амбара и погасла, упав в пыль.
— Огонь! Ты посмела разжечь огонь! Я убью тебя, человечка! — ревел тур. Топор взвился над головой старостихи…
Женщина упала, судорожно засучила ногами, отползая в сторону и закрывая голову обеими руками, будто это могло защитить ее от топора.
— Та як же без огню, пане тур! Мы ж ничего не видим без огню, що ж показывать! — верещала она.
Тур бешено взревел снова, топор пронесся над головой старостихи — срезанная прядь волос спланировала на пол. Предводитель чудовищ замер, громоздясь посреди амбара косматой тенью, лишь слышно было его хриплое дыхание.
— Человеки! — наконец проревел он. Непонятно было, чего больше в этом реве — презрения или… страха. — Ладно, зажигай свой огонь… Только держи его рядом с собой, не то умрешь! — слишком нервно для такого могучего существа буркнул он.
Всхлипывая, старостиха встала на четвереньки, поднялась, держась за стену. Кремешок в ее руках срывался, высекая бесполезные искорки — каждый раз тур негромко взревывал, наконец, его рев слился в сплошной угрожающий рокот.
— Та шо ты там возишься, глупая баба! — не выдержал староста.
Наконец старостиха затеплила свечу и, испуганно поглядывая на тура, стиснула ее обеими руками, словно боялась, что та убежит. Тур при виде огня шумно всхрапнул и подался в сторону, притиснув старосту к бревенчатой стене.
— Что тут у вас? — повторил он, оглядываясь по сторонам.
— Клад, и-хи-хи! — продребезжала ушастая тварь, заглядывая в дверной проем и опасливо жмурясь на слабенький огонек свечи. — Змеиный клад, Табитино сокровище!
Тур снова завертел рогатой башкой. Вдоль стен тянулись полки: на них лежали широкие, словно бы сплющенные круги, покрытые ярко-алой коркой, бруски, обернутые в золотистые и серебристые… шкурки? Стояли прозрачные сосуды странной формы — видно было, что жидкость внутри того же цвета, что вода в реке Молочной. Запах — кисловатый и в то же время будоражаще-приятный — заставлял нервно подергиваться глубокие ноздри турьего носа.
— Что это? — снова нетерпеливо прогудел он.
— Так молоко ж! — отводя глаза, неохотно пробормотал староста.
— Молоко, маслице, сметанка, сливочки, сыр! Яйца! — указывая на лотки с большими овальными белыми… вроде как ягодами, зачастила старостиха. — У нас-то, в пресветлом ирии, коров, коз нема, одни звери дикие, коровы-козы только в человечьем мире водятся…
— Кого ты назвала диким зверем, человечка? — снова взревел тур.
— Никого, пане тур, от як есть — никого! — уже привычно закрываясь руками, завопила старостиха. — Як можна, пане, хто ж тут зверь, а нема никого!
— Птицы в ирие теж не несутся — тилькы зимують, а птенцов выводить в человечий мир летят, ось и яиц у нас не бывает, — перекрывая ее вопли, рявкнул староста. — Мы и наладили торговлишку-то! С человеческим фер-ме-ром… — с некоторой запинкой произнес он чужое слово. — Он нам молоко да яйца, мы их продаемо… Змеям, еще котам говорящим… — староста замолчал.
Рвущийся из груди тура глухой рокот превратился в рев — он запрокидывал башку, качал рогами, фыркал, разбрызгивая слюну с оттопыренных губ… Не сразу староста понял, что тур хохочет.
— Гонец… От царствующих змеев! За молоком и маслицем! — наконец профыркал он. — А я-то все гадал, что ему делать в мелкой приграничной деревеньке! Говори, где он! — прижимая старосту к стене, рявкнул тур.
— Як що скажу, товар не тронете? — с трудом шевеля шеей, староста кивнул на полки. — Всей деревней в него вложились, ни полушки за душой не оставили, хучь с голоду помирай!
Тур протянул руку. Толстые, грубые, покрытые ороговевшей пленкой — словно из копыта сделанные — пальцы сгребли в горсть сразу несколько яиц. И медленно, с наслаждением раздавили. Захрустела скорлупа, желто-белая жижа закапала на пол амбара.
— Я буду вот так давить черепа ваших детенышей, если не скажешь! — пророкотал тур. — Тащите сюда детей!
— Та не треба, пане тур, он скаже, скаже! — метнулась к нему старостиха. — Та я сама скажу, чи вин мени родной, той змиюка подколодный! — и она ткнула пальцем в полки.
Тур мгновение непонимающе смотрел на нее, потом снова рявкнул, ухватился за край полки и дернул. Прозрачные сосуды с молоком и еще чем-то тоже белым, густым, не иначе как сметаной, с грохотом посыпались вниз, разбиваясь на мелкие колючие осколки. Растекались белые лужи. Тур дернул еще раз — вспучились мышцы под покрытой шерстью шкурой. И полка сдвинулась в сторону, ведя за собой кусок стены… Вырезанная прямо в толще бревен, открылась ниша.
Тур заревел торжествующе. В нише, плотно вжимаясь лопатками в грубо обтесанную стенку, стоял юноша, скорее мальчишка, лет шестнадцати — может, семнадцати. Высокий, худой, даже щуплый, он производил впечатление полной беззащитности. Длинные, такие черные, что аж с просинью, волосы прикрывали бледное лицо, между спутанными прядями мерцали испуганные синие глаза.
Непрерывно ревущий тур ухватил паренька за черные пряди и поволок из амбара, сшибая все на своем пути. Мальчишка не кричал, только бился, как вытащенная на берег рыба, и норовил уцепиться за что попало.