Постепенно до кебмена дошло, что в комнате кто-то поёт. Пел, разумеется, Алмаз. Он придумывал для малыша песенку за песенкой, одну нелепей другой, во всяком случае, так показалось кебмену. Он выпил слишком много и уже не мог разобрать слова, для него они сливались в нечленораздельное бульканье. Когда он бывал сильно пьян, он и сам так говорил. Но кроха был в восторге от песенок Алмаза, а мальчику так нравилось, о чём он пел, что он мало заботился о словах, коль скоро они нравились. Однако кебмену песенки помогли не меньше, чем Алмазу с малюткой: он от них заснул, и сон принялся потихоньку исправлять его дурное настроение.

В конце концов Алмаз устал петь и начал разговаривать с малышом. Стоило пению прекратиться, как кебмен стал просыпаться. В голове у него слегка прояснилось, он пришёл в себя, и на сердце у него было уже не так черно. Прислушавшись, он разобрал, что Алмаз говорил малышу о папе, мальчик ведь думал, что кебмен спит:

— Бедный твой папочка! Он слишком любит пиво и джин и от них становится не похожим на себя. Твой папа никогда бы не стукнул маму, если бы не выпил много пива. Он ведь очень любит твою маму, он работает целыми днями напролёт, чтобы у вас было, что кушать, только вот вечером про всё забывает и тратит деньги на пиво. А в пиво мешают какую-то гадость — мне папа рассказывал — она выгоняет вон всё хорошее, а плохое впускает. Мой папа говорит, когда человек выпьет пива, к нему внутрь забирается бес, который очень любит пить. Он знает, что там ему дадут выпить, и всё время требует ещё, поэтому человек пьёт снова и снова, пока не умрёт. Тогда ужасный бес вылезает наружу, заползает ему на живот и высматривает себе другого кебмена, которого можно будет заставить пить, и пить, и пить. Вот, малыш, что рассказывал мой папа. А ещё он говорит, что выгнать беса можно, только если не давать ему ни капли из пивной, а поить одной чистой водой, чаем или кофе. Это всё он терпеть не может и, чтобы не утонуть, быстренько убежит.

Но твой бедный папочка так и будет пить гадкое пиво! Вот здорово было бы, если бы он перестал, ведь мама на него за это сердится, оно и понятно! А когда она сердится, он сердится ещё больше, и тогда о них некому позаботиться, кроме тебя, малыш. Ты ведь заботишься о них, да? Конечно, заботишься. Маленькие всегда заботятся о своих мамах и папах, правда, малыш? За этим они и появляются, да? А когда папа перестанет пить пиво и противный джин со скипидаром — так мой папа говорит — твоя мамочка станет весёлой и красивой! И папочка будет добрым и ласковым! И ты будешь счастливым, словно ласточка! И Алмаз тоже будет весёлым и счастливым! А когда Алмаз вырастет, он обязательно возьмёт тебя с собой на козлы и научит управлять кебом.

Мальчик продолжал щебетать крохе, пока тот не заснул. К этому времени устал и сам Алмаз, зато у папы и мамы малыша сон совсем прошёл, только туман в голове остался — у одного от пива, у другой от затрещины. Оба они — кебмен на стуле, а его жена на кровати, — не отрываясь, глядели на Алмаза, а тот даже не подозревал, что за ним наблюдают. Он сидел, стараясь не заснуть, и, в свою очередь, смотрел широко открытыми глазами прямо на кебмена, не замечая его, а кебмен не мог отвести взгляда от бледного лица мальчика и его больших глаз. Алмаз и всегда-то был довольно бледненьким, а бессонная ночь и отсвет уличного фонаря сделали его лицо белее снега. В конце концов он начал клевать носом и, чтобы случайно не уронить малыша, решил отнести его в постель. Он встал с маленькой трёхногой табуретки, уложил кроху в колыбель, слегка укрыл его — ночь стояла тёплая, и сильно укрывать младенца было не нужно — и, пошатываясь от усталости, вышел из комнаты.

— Жена, — произнёс кебмен, поворачиваясь к кровати, — сдаётся мне, ангел к нам залетал. Видала ты его? Небольшой такой, и крыльев у него чегой-то не было. Ей-ей, ангелочек, как на могилках ставят.

— Не болтай чепухи, муженёк! — ответила его жена. — Хоть он и, вправду, добрый, что твой ангел. Даже лучше, ведь он всегда где-нибудь рядышком. Это же маленький Алмаз, его тут каждый знает. Вот уж кто всем алмазам алмаз! Лучшего сына и пожелать нельзя.

— Я что-то про него слыхал на конюшне, но самого парнишку встречать не доводилось. Ладно, как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Иди-ка сюда, старушка. Дай тебя поцелую, и пойдём спать.

Кебмен держал свой кеб на другом дворе, хотя жил здесь. Возвращался домой он поздно и частенько был навеселе, поэтому детей не замечал. Даже если он и видел Алмаза раньше, то всё равно его не запомнил. Зато его жена, как и все, кто целые дни проводили на дворе, знала мальчика очень хорошо. Она была добрейшей женщиной. Когда Алмаз с мамой приехали из Сендвича, именно она затопила камин у них в комнате и приготовила им чаю. Да и муж её не был таким уж скверным, и когда поутру он вспомнил не только о ночном визите Алмаза, но и о том, как он поступил с женой, то сильно разозлился на себя, а у неё попросил прощения, чем очень обрадовал бедную женщину. Целую неделю потом он ни к одному трактиру даже близко не подходил, хоть это и было нелегко: какой-то богатый пивовар выстроил их, словно ловушки для человеческих душ и тел, чуть ли не на каждом углу по дороге домой. С тех пор он стал вести себя гораздо лучше, но прошло ещё немало времени, прежде чем он начал исправляться.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Друзья Алмаза

днажды кеб Алмаза и его отца стоял последним в длинной очереди на углу Пелл Мелл и Кокспур Стрит. Старый Алмаз мирно жевал свой обед, его хозяин, сидя на козлах, читал газету, а маленький Алмаз соскочил на землю побегать и размяться — от долгого сидения на одном месте у него затекли ноги. Он засунул руки в карманы и отправился прогуляться до того места, где в любую погоду стояла девочка с метлой. Только он собрался с ней заговорить, как улицу стал переходить высокий джентльмен. Он остался весьма доволен, что переход чисто выметен: кругом было грязно, а на нём были дорогие ботинки. Джентльмен опустил руку в карман и протянул девочке пенни. В ответ она мило улыбнулась и сделала забавный реверанс, от чего он взглянул на неё ещё раз и спросил:

— Где ты живёшь, дитя моё?

— На Райской улице, — ответила девочка. — По соседству с Адамом и Евой, в самом конце.

— А с кем ты живёшь? — поинтересовался он.

— С моей вреднющей бабкой, — отозвалась девчушка.

— Нельзя называть бабушку вреднющей, — произнёс джентльмен.

— Вреднющая она и есть, — ответила та, доверчиво заглядывая ему в лицо. — Не верите, приходите, сами поглядите.

Её ответ прозвучал резко, но на лице оставалось самое простодушное выражение. Джентльмен понял, что она вовсе не собиралась грубить, и оттого заинтересовался ею ещё больше.