И, наконец, посреди всей этой тьмы, стояла светлая фигура, от которой во все стороны расходилось мерцающее сияние. По сияющим белым одеждам струились водопадом черные, как сам мрамор, на который они падали, волосы. Ее глаза светились чернотой, руки и ноги были теплого цвета слоновой кости. Она приветствовала меня невинной улыбкой девочки. Ее лицо, фигура, движения – все говорило о том, что она едва переступила порог, который отделяет девочку от девушки.
«Увы! – подумал я. – И вот это – то, чего я опасался? Может ли быть она той женщиной, которую я спас, той, которая ударила меня, презирала, бросила?» Я стоял, глядя на нее из темноты, а она смотрела, глядя в темноту так, словно искала в ней меня.
Она исчезла.
«Она не признала меня!» – подумал я. Но в следующий миг ее глаза сверкнули в темноте, и ее взгляд остановился на мне. Она увидела меня и шла ко мне!
– Вы все-таки нашли меня наконец! – сказала она, положив свою руку мне на плечо. – Я знала, что вы сможете это сделать!
Мое существо пробрала и оставила обессилевшим дрожь недоумения от того, что меня завлекали и отталкивали – и все это происходило одновременно.
– Вы дрожите! – сказала она. – Вам холодно здесь! Идемте.
Я стоял и молчал: я онемел от ее красоты, своей привлекательностью она приковала меня к месту.
Взяв за руку, она отвела меня туда, где на пол падало пятнышко света, и снова подняла на меня глаза. Снова она оказалась рядом.
– Вы загорели с тех пор, как я вас последний раз видела, – сказала она.
– Почти впервые я оказался под крышей с тех пор, как вы меня покинули, – ответил я.
– А в другой раз кто приютил вас? – спросила она.
– Я не знаю, как звали эту женщину.
– Я была бы рада узнать ее имя! Не очень-то силен в моих людях инстинкт гостеприимства!
Она снова взяла меня за руку и отвела сквозь темноту по множеству ступенек к черному занавесу.
За ним была белая лестница, по которой мы поднялись в прекрасную комнату.
– Как вам должно было недоставать бегущего потока горячей реки! – сказала она. – Но здесь, вон в том углу, есть ванна, и в ней нет бледных пиявок. У изголовья вашей постели вы найдете одежду. Когда вы спуститесь, я буду в комнате, слева от вашей, у подножия лестницы.
Она ушла, а я стоял и ругал себя: как мог я предположить, что в этой прекрасной женщине, которая относилась ко мне так, словно была моей сестрой, что-то плохое? Как произошло такое чудесное перевоплощение? Она ударила меня и бросила, а вот теперь встречает с распростертыми объятиями.
Она оскорбила меня, сказав, что знает, что я пойду за ней и буду искать встречи! Знает ли она о сомнениях, которые во мне пробудила – сколько еще мне ждать, пока они разрешатся? И сможет ли она объяснить все? А ее гостеприимством, несомненно, заслуженным мною, я воспользуюсь, по крайней мере до тех пор, пока не составлю себе определенного мнения о ней.
Может ли такая красота, какую я видел и такая злоба, которую я в ней подозревал, уживаться в одном существе? А если это так, то как такое может быть? Я не смог ответить на первый вопрос, а ответа на второй мне точно придется подождать!
Кристально чистая вода в большой белой ванне отбрасывала сверкающие блики из угла, где она находилась чуть ниже уровня мраморного пола, и, казалось, звала меня в свои объятия. С тех пор как я покинул дом, я не видел воды нигде, кроме горячего потока, тех нескольких глотков, которые я сделал в доме женщины, укутанной в вуаль, и в лужицах, которые остались в следах раненой леопардихи, и теперь вода казалась мне чем-то неземным, волшебным. И я нырнул в нее.
И тут же я почувствовал запах, и он забрался мне в голову, запах, странный и изысканный, и не могу сказать, что он мне вполне понравился. И снова я усомнился в принцессе – может, это какие-то снадобья? Может, вода заколдована? Может, она хочет поступить со мной нечестно? И откуда столько воды во дворце, если в городе нет ни капли? Я вспомнил раздробленную лапу леопардихи и выскочил и ванны.
В чем это я купался? Снова перед моим взором встала мать, которая спасалась из города, снова я услышал вой, вспомнил хромого зверя. Но какая разница, откуда взялась вода? Разве она не была мне приятна? Может, это была та самая вода, которую исторгают из своих сердец плотоядные растения затем, чтобы подманить усталого путника? Вода приходит с небес; что плохого может произойти в тех местах, где она накапливается, кроме того, что наступит весна? И все же я не смог вернуться в ванну.
Я надел приготовленные для меня белые шерстяные одежды, с вышивкой по воротнику и подолу, и спустился вниз по лестнице к комнате, в которую направила меня моя хозяйка. Она была кругла, сверху до низу отделана гипсом и без единого окна. Свет шел отовсюду, даже, скорее, не свет, а мягкое жемчужное мерцание. Мутные темные тени метались по стенам и низкому потолку, словно рыщущие по серому небу грозовые облака.
Принцесса стояла и ждала меня в одеждах с вышитыми на них серебряной нитью кольцами и дисками, прямоугольниками и ромбами, сплетающимися вместе в серебряную чешую. Казалось, одежда составляет одно целое от ее шеи до самых пят, но рукава оставили руки открытыми.
В комнате был стол из слоновой кости, а на столе были пироги и фрукты, костяной кувшин с молоком, хрустальный кувшин с бледно-розовым вином и белый хлеб.
– Здесь мы не убиваем, чтобы есть, – сказала она, – но, я думаю, вам понравится то, что я могу вам предложить.
Я ответил, что не могу желать ничего лучшего, чем то, что вижу перед собой. Она присела на кресло возле стола и пригласила меня сесть рядом с ней. Она налила мне миску молока и, протягивая мне хлеб, предложила отломить тот кусок, который мне больше по вкусу. Затем она налила вина из кувшина в два серебряных кубка необыкновенно изящной работы.
– Вы никогда прежде не пили такого вина! – сказала она.
Я выпил и был потрясен – казалось, каждый цветок Хюблы и Гиметты послал по кусочку своей души, чтобы наполнить душу напитка!
– А теперь, чтобы вы были в состоянии меня слушать, – продолжала она, – мне необходимо сделать все, что я могу для того, чтобы вы меня поняли и чтобы мой рассказ был вразумительным. Однако мы настолько разные, что это будет непросто. Мужчины и женщины живут, но должны умереть, мы, то есть такие, как я, а нас немного, живем, чтобы продолжать жить. Старость вас пугает, а я ее жду и для меня она – подарок, мы взрослеем и приближаемся к своему расцвету. Ваш расцвет беден, наступает рано, длится недолго, наш же – сам по себе есть постоянное совершенствование.
Я сама еще не созрела, а прожила уже тысячи ваших лет – а сколько точно, меня никогда не заботило. Вечное нет смысла мерить.
Много поклонников добивались меня, мне никто был не мил: они хотели сделать меня своей рабой; домогались меня так, как жители моего города жаждут заполучить драгоценный камень. Когда вы меня нашли, я поняла, что встретила настоящего мужчину! Я предложила вам небольшое испытание, и вы его выдержали с честью; ваша любовь – истинна! Но, однако, далека от совершенства, ей далеко до той любви, которую могла бы испытывать я. Вы любите меня по-настоящему, но не настоящей любовью. Это жалость, а не любовь. Какая женщина в каком из миров променял бы любовь на жалость? Та любовь, которую вы испытывали ко мне тогда, была мне ненавистна. Я знала, что, если вы увидите меня такой, какая я есть на самом деле, вы полюбите меня так, как любят смертных – тех, кому нужно, чтобы о них либо заботились, либо подчиняли. Но я не такая. Я хочу, чтобы меня любили по-другому! Я хочу, чтобы у меня была любовь, которая способна превозмочь безысходность, которая отринет безразличие, ненависть, презрение! Поэтому я сделала вид, что я жестокая, злобная, неблагодарная. И, когда я покинула вас, я знала, что из жалости вы за мной не последуете – ведь я больше не нуждалась в вас! Но вы должны были удовлетворить мою жажду или освободить меня – вы должны были доказать либо свою бесценность, либо бесполезность! Чтобы удовлетворить голод любви, вы должны были последовать за мной, ничего не рассчитывая получить взамен – ни благодарности, ни хотя бы жалости. Вы должны были последовать за мной и найти меня, чтобы удовлетвориться простым присутствием и терпеть – бесконечно… Я потерпела поражение и проиграла спор, я, а не вы!