Затруднения на творческой кухне
Часть репертуара «Наутилуса», прочно зафиксированная в котовской памяти, увы, начинала иссякать. К осени 1988-го на слуху было огромное количество русскоязычного рока, но весь этот багаж находился в обрывочном и бессвязном состоянии.
Тем временем популярность «Обводного канала» росла, записи концертов начали гулять по магнитофонам, публика ждала новых песен.
Исчерпав запас «Наутилуса», Дима начал воровать тексты и музыку у других авторов, перемешивая сохранившиеся в памяти обрывки. Заведя специальную тетрадочку, он записывал каждый аккорд, каждое пришедшее на ум слово или словосочетание. Иногда у него получалась чудовищная разноголосица из Цоя, Майка и Гребенщикова с припевом из Кинчева и музыкой «ДДТ».
И это съели. Вероятней всего, благодаря Лисовскому, который на репетициях расставлял всё более или менее по местам, освобождаясь от нелепостей и безвкусицы. Публика просила ещё.
Что произошло с Петрушкой (запоздалые объяснения)
…Резким движением схватил со стола таблетку и сунул в рот. Его вдруг тряхнуло, перед глазами всё поплыло, и он в беспамятстве повалился грудью на стол дежурного. Очки поехали дальше, а таблетка выпала из полураскрытого рта и покатилась.
Дежурный, милицейский капитан, ловко прихлопнул её ладонью. Стоявший за спиной Петрушки сержант пристегнул к поясу резиновую дубинку.
— Молодец, Остапенко, — похвалил его капитан. — Тебе бы надо этих, в деревне, бычков забивать…
Тут произошло непонятное: таблетка на ладони вдруг сама по себе развалилась на части, осела, превратилась в щепотку белой пыли и пропала, оставив на коже тёплое и влажное пятно.
Остапенко и его напарник переглянулись. Капитан зажмурился и снова открыл глаза.
— Во что делают… — выдохнул он после паузы. — Теперь ведь и не подкопаешься.
Не зная, что делать с вытянутой ладонью, он облизал губы. Опомнившись, встряхнул руку и поработал кистью.
— Остапенко, тащи его в аквариум. Будем сопротивление властям оформлять.
Сержант взял Севу одной рукой, как котёнка, за шиворот, другой — за штаны и повёл в обнесённую толстым оргстеклом камеру. Ноги Петрушки, едва касаясь пола, шевелились в воздухе.
Камеру закрыли, дежурный капитан достал форменный бланк и начал составлять протокол задержания.
В тот момент, когда он, на мгновение задумавшись, занёс ручку над бумагой, зазвенел телефон. А сняв трубку, милиционер совершенно переменился.
— Здравствуй, здравствуй солнышко, — замурлыкал он тихо и вкрадчиво. — Конечно, как договорились. Правда?… Пельменьчики царские. И сама ты, это, как пельменьчик. Да, правда. Очень аппетитная, со всех сторон… Нет, мымра не умеет. Разведусь. Обещаю. Пожалуйста: слово коммуниста. Да. Я тоже рад. Чего? Водочки или красненького? Понял. Понял. И тебя туда же. И ещё в ушко. Ну, всё. Ну, пока…
Капитан прикурил папиросу и мечтательно затянулся. Потом взгляд его упал на бланк протокола, и уголки рта приняли обычное выражение. Докурив, он вмял окурок в пепельницу и, мгновение поколебавшись, скомкал бумагу и выбросил её в корзину. Поднялся, приблизился к рассверленному дырочками стеклу «аквариума» и спросил:
— А ты, случаем, не больной?
Близоруко щурясь без очков, Петрушка жадно ухватился за протянутую ему соломинку:
— Товарищ дежурный, четвёртый год страдаю аденомиозом вульвы головного мозга. Живу на дорогостоящих импортных таблетках, принимаю по часам. Мне уже давно надо. Отпустите меня, товарищ дежурный!
Поскрипывая сапогами, капитан прошёлся по отделению, постучал ручкой по стеклянной поверхности стола, не поднимая глаз, спросил:
— Родные есть?
— Жена, мать престарелая, — быстро ответил Сева.
— Телефон какой.
Сева назвал номер Зинаиды, капитан набрал.
— Петрова здесь проживает? Петров Всеволод Борисович ваш супруг?
Со страхом и надеждой Петрушка прислушивался к разговору.
— Из двадцать седьмого отделения милиции беспокоят. Можете за ним приехать? Переулок Крылова три. Ничего страшного. Нарушал порядок. Штраф заплатит. Десять рублей. Можете сейчас.
Петрушка выдохнул с облегчением.
— Петров, сейчас за вами супруга приедет, — обратился к нему капитан, внезапно перейдя на «вы». — Заплатите штраф десять рублей за нарушение общественного порядка и можете ехать домой лечиться. Всё понятно?
— Так точно! — подтвердил Петрушка, глядя на милицейского капитана почти с нежностью.
Не прошло и часа, как Зинаида опять, второй раз за эти сутки, сажала в такси неугомонного супруга.
Женщина в гневе
Первые месяцы нашего пребывания в новом качестве Петрушка не переставал удивляться происходившим с нами переменам.
Сначала моё внезапное сближение с Верой Дансевой. Ещё со школы Сева знал нас обоих как облупленных и не допускал мысли, что Вера вообще когда-нибудь выйдет замуж. И уж тем более за давно и безнадёжно влюблённого меня.
Второе коленце выкинул Дима Котов, ставший в одночасье звездой ленинградского андеграунда. Что из себя представляет Дима Котов, нам всем было приблизительно понятно. Из него мог получиться хороший администратор, но никак не поэт и не музыкант.
Однажды в мае мы вчетвером собрались выпить у Котова, и у меня с Верой зашёл спор. Я настаивал, что состоявшуюся ближайшим летом связь Петрушки и Зинаиды необходимо расстроить. Вера утверждала, что мы не можем вмешиваться в чужие судьбы. (Если бы я знал, насколько она права…)
Подвыпивший Котов привязался к нам со своим ансамблем. Он держал в руках блокнот и карандаш.
— «Группа крови на рукаве… не остаться в этой траве?…» Чего-то я… из головы вылетело.
Этого делать не стоило. Вера любила песни Цоя и тогда, в восемьдесят восьмом, находилась под впечатлением от его последнего альбома. Пока Котов использовал материал безразличного ей «Наутилуса», она забавлялась. Но когда в ход пошли изуродованные до неузнаваемости, исполняемые идиотом Степановым, её любимые песни, терпение лопнуло.
— Что? Группа крови? Сейчас узнаешь.
Котов внезапно получил звонкую затрещину и выронил блокнот.
— Будет тебе и группа… и крови…
Я схватил свою жену за руки и силой вывел из комнаты.
— Скотина, я ему давно хотела морду набить, — кипятилась Вера.
Я затащил её в ванную, нагнул голову под кран и пустил холодную воду.
Вообще-то Вера девушка физически сильная. В школьные годы она занималась спортивной гимнастикой, могла бы стать чемпионкой, но, понятное дело, не прижилась в коллективе. А в последние месяцы я, на свою голову, занимался с ней так называемым каратэ. В кочегарке меня натаскивал Попов, а дома мы с женой устраивали лихие побоища, орудуя подушками и чем попало. Заметив, что достать меня становится всё труднее, Вера потребовала объяснений. После этого мне пришлось с ней заниматься. Теперь меня били и на работе, и дома. А для Котова всё могло закончиться ещё хуже.