Он отвел глаза, а я убрала руку и вызывающе вздернула подбородок, словно предлагая ему высказаться. Он лишь поднял брови, так невыразительно, что это едва не вызвало у меня смех, после чего повернулся к Джону и спросил:

— Ну что, с этим вроде бы все?

У него был английский акцент, прямо дворецкий, да и только. Джон вежливо поблагодарил его, и он — пуфф! — исчез. Мне хотелось узнать, как его зовут, но спрашивать было бы невежливо. Предполагается, что когда вы встречаете вместе джинна и Хранителя, джинна вы вообще как бы не замечаете. Впрочем, не думаю, чтобы эта норма этикета была разработана джиннами.

— Прошу прощения, Джон, но мне нужно идти, — сказала я.

Он кивнул и протянул мне руку. Я пожала ее, задержала в своей и, подавшись вперед, легонько поцеловала его в щеку. От него исходил сухой, вязкий запах одеколона и табака.

— Остерегайся, — произнесла я, когда мои губы оказались возле его уха, уронив голос до шепота. — Не доверяй никому.

Пальцем на Эллу я, разумеется, не указывала, ничего подобного, ну а от предостережения в общем смысле никому еще вреда не было. Он слегка отстранился, нахмурился, а потом, собравшись, ответил мне спокойным кивком.

— Сейчас тебе нужно бы поостеречься.

— Тебе тоже, — заявила я и направилась через все еще не прибранную комнату к восстановленной джинном двери.

Конечно, это было никакое не ограбление. Кто-то вломился сюда, чтобы познакомиться с документами, и мое личное дело, в частности, было прочесано очень частым гребнем.

Походило на то, что дело до меня было решительно всем — хорошим ребятам, плохим, таким, про которых я не могла даже сказать, те они или другие. И вообще черт знает кому.

Я начинала серьезно подумывать о том, чтобы прибрать бутылку с Дэвидом и сестрицу и свалить из страны.

Интерлюдия

На острове шторм сначала обдирает вековые деревья догола, а потом, вырвав или сломав стволы, со смертоносной силой обрушивает их на все оказавшиеся на пути возведенные человеком строения. Рушатся стены, разлетаются вдребезги, на щепки и обломки, черепицы, крыши. На таком ветру даже безобидные пальмовые ветви превращаются в смертельно опасный режущий инструмент.

Шторм останавливается, поворачивается и начинает насыщаться.

Смерть приносит прежде всего штормовой нагон, обрушивающийся на сушу не в виде волны, а с постоянным напором, словно кто-то беспрерывно подливает воду. Уровень ее стремительно повышается: в считанные минуты она заполняет дома, и их обитатели, которым негде искать спасения, ибо снаружи свирепствуют губительные ветра, захлебываются и тонут. Некоторые строения, находящиеся дальше от берега, начинают содрогаться, дыша в резонанс со штормом, их стены ходят ходуном, то раздвигаясь наружу, то сдвигаясь внутрь. Каждое такое качание разрушает фундамент, добавляя в него трещин.

Мужчины, женщины, дети и животные в панике покидают эти ненадежные убежища, но едва оказываются снаружи, шторм срывает с них сначала одежду, потом плоть с костей и разрывает их в клочья.

Безжалостная бойня не прекращается: шторм насыщается, насыщается и насыщается. У него нет желания покидать место пиршества: даже когда остров уже ободран до скальной основы, жадные ветра и волны продолжают вылизывать ее, поглощая остатки жизни.

Чернеет обнаженная материковая скальная порода. Гибнут даже водоросли.

Наконец, поглотив последнее дыхание на острове, недавно служившее обиталищем миллионов живых существ, шторм погребает загубленный клочок суши под поверхностью моря и опять приходит в движение, выискивая новую жертву.

И тут появляюсь я.

Глава седьмая

«Что вверху, то и внизу». Сказано в древности, но вполне справедливо и в наши дни. Я подошла к наружным дверям фойе, как раз когда затянувшие небо облака пролились дождем. Дожди во Флориде идут так, словно наверху открывают вентиль: две скорости, потоп и закрытие. Нынче утром вентиль открутили в режиме потопа. Мне оставалось лишь стоять, беспомощно поглядывая то на сплошную серую завесу воды, то на свои туфли, с ужасом представляя, что с ними будет, если я попытаюсь преодолеть не столь уж большое, в сущности, расстояние и добраться через парковочную площадку до машины. Обувка моя явно не была рассчитана на такой ливень, да и прочий прикид, если вдуматься, тоже.

— По крайней мере, это всего лишь дождь, — сказала я себе в утешение. — Могло быть и хуже.

И кто меня за язык тянул — небо тут же прочертила молния, причем так близко, что мне не было надобности использовать способности Хранителя, дабы ощутить выброс энергии. Я его всей кожей почуяла, каждым задрожавшим волоском.

От последовавшего громового раската задребезжало стекло, и по всей парковке с воем заработала сигнализация.

Следующая молния ударила совсем рядом, футах в пятидесяти, причем ветвистый бело-голубой разряд угодил в одну из машин на краю площадки.

Это еще что за чертовщина? Такого не должно быть, кругом полно более высоких объектов, которым и полагается притянуть заряд в первую очередь, но молния повела себя как-то чудно. И злобно.

Отскочив от двери, я прикрыла уши, спасаясь от оглушительного раската, и отчаянно моргала, почти ослепленная жаркой белой вспышкой, дожидаясь, когда восстановится нормальное зрение, и кляня все и вся из-за своей нехватки силы. Сверхвидение сейчас оказалось бы более чем кстати. Но для этого я была слишком слаба, к тому же, когда стихли последние отголоски грома, до меня дошло, что молния угодила в полуночно-синюю, гладкую, обтекаемую машину.

Иными словами, то была «Мона». Моя тачка.

Прошептав ругательство, я заморгала быстрее, хотя — что можно было надеяться увидеть сквозь эту невероятно плотную стену падающей воды! Впрочем, нет, оранжевое свечение не могла полностью скрыть даже эта завеса.

Черт возьми, моя тачка была объята пламенем.

— Джоанн!

Джон Фостер, тяжело дыша от спешки, подскочил ко мне сзади и рывком повалил на пол. Сам он упал сверху, прикрыв меня телом. Конечно, грохнуться с размаху на мраморный пол радости было мало, но я не успела осознать, сильно ли ушиблась, когда снаружи что-то бабахнуло.

На сей раз не молния. Скорее, нечто, сотворенное человеком.

От взрыва окна разлетелись дождем сверкающих осколков, открыв путь настоящему дождю, начавшему поливать мрамор прежде, чем его успело засыпать стеклом. Вдохнув запах горелого пластика и металла, я попыталась подняться, но Джон не дал, надавливая локтем на мои плечи. Он тяжело дышал, я чувствовала спиной, как неистово колотится мое сердце.

— Пусти! — заорала я. — Черт побери, Джон! Пусти!

Наконец он скатился с меня на захрустевшие осколки. Перевернувшись, я увидела, что он получил порезы, но не так уж много. Похоже, до сих пор нам везло.