— Я тревожусь за вас. Уже на второй день после вашего приезда сюда, в Рим, какой-то человек на улице пытался расспрашивать Фрискию о наших гостях. Эти вездесущие куриози шныряют нынче повсюду. Вы навещали в Остии бывшую невесту Пелагия. Не могли они взять вас там на заметку?.. Фриския, конечно, сказала, что вы просто дальний родственник, приехавший искать протекции в столице… Но рано или поздно они дознаются. И тогда даже могущество Аникиев будет бессильно защитить вас…
Мы оба оставались на своих местах, но мне казалось, что расстояние между нами увеличивается с каждым ее словом. Приоткрывшиеся дверки души закрывались одна за другой на замочки страха. Я вдруг представил себе, как должен чувствовать себя прокаженный. Он движется среди людей, отодвигая их от себя плотным облаком опасности. И приближаться ему дозволено только к таким же зараженным, как он сам.
Я понял, что мне не суждено пробыть долго в доме Фалтонии Пробы.
НИКОМЕД ФИВАНСКИЙ О СВАДЬБЕ ГАЛЛЫ Г1ЛАСИДИИ
Когда короли и генералы ведут переговоры и затем торжественно ставят свою подпись на пергаменте или прижимают именным перстнем расплавленный сургуч, им следовало бы честно делать одну добавку к любому договору: «Клянусь выполнить все, указанное в этом документе, но, конечно, лишь в том случае, если у меня не будет возможности переписать все это мечом с большей выгодой для себя».
Именно так и произошло в очередной раз с договором, подписанным между визиготами и римлянами в Тисинуме. После того как визиготы выполнили свою часть и очистили Галлию от власти узурпаторов, они начали обосновываться в Аквитании и Нарбонне на правах федеративных союзников Западной империи. Свою резиденцию Атаулф устроил в Нарбонне. Бордо и Тулуза открыли визиготам ворота и приняли их вполне дружески. Город Ним устроил в своем знаменитом амфитеатре бои с дикими зверями в их честь.
Но Марсель отказался впустить пришельцев.
Было ли это самоуправством местных властей или они действовали по тайному приказу из Равенны, сказать трудно. В марсельской гавани было много кораблей, и правительство императора Гонория могло опасаться, что, завладев ими, визиготы смогут легко обеспечить себя хлебом из Африки сами. (Еще император Феодосий выпустил указ, запрещавший обучать варваров мастерству кораблестроения.)
Так или иначе, у стен Марселя произошла неожиданная стычка, в которой Атаулф был серьезно ранен. Визиготы отступили и увезли своего короля обратно в Нарбонну. И там, после выздоровления, в январе 414 года он сочетался христианским браком с дочерью Феодосия Великого Галлой Пласидией.
Торжества происходили в доме знатного нарбоннского гражданина Ингениуса. И жених и невеста были одеты как римляне: Галла — в традиционном свадебном наряде, Атаулф — в форме римского легата, включавшей генеральский плащ, называемый «палудаментум». Пятьдесят прекрасных юношей, в шелковых туниках, внесли свадебные подарки невесте. Каждый держал по два кубка в руках: один — с золотом, другой — с брилиантами.
По сообщениям очевидцев, Атаулф произнес такую речь.
«В молодости, — говорил он, — я горел желанием уничтожить Римскую империю. Я рвался отомстить римлянам за то, что они сделали с нашими отцами, когда те доверились им и безоружными переправились через Дунай. В мечтах мне виделась империя готов на том месте, где когда-то была империя римлян. Себя я видел цезарем Августом, власть которого простирается от моря до моря.
Но долгий опыт жизни научил меня, что прочная власть в государстве может строиться только на подчинении законам. Мы, готы, умеем хорошо воевать, но подчиняться законам мы еще не научились. В нас слишком много горячих, необузданных страстей.
Поэтому я отказался от мысли разрушить Римскую империю. Как и мой предшественник, великий Аларих, я хочу использовать мощь готов для возрождения славы римлян. Только на прочном основании старинных римских законов можно построить прочное государство, в котором готы займут свое почетное место. Только с помощью наших мечей смогут сегодняшние римляне отогнать полчища врагов, терзающих тело империи.
И да будет сегодняшняя свадьба первым прочным камнем нашего союза».
Некоторые историки считают, что римская принцесса Галла была орудием Провидения, пославшего ее примирить короля визиготов с Римом. Другие видят в случившемся исполнение пророчества, которое мы находим в Библейской книге Даниила (11:6): «Дочь южного царя придет к царю северному, чтобы установить правильные отношения между ними».
Я же хочу к этому добавить лишь одно: Галла Пласидия еще в раннем детстве должна была видеть своего отца в окружении верных и преданных воинов — визиготов. А детские впечатления порой врезаются в память так сильно, что мы продолжаем любить какую-то местность, или человека, или чужую речь, даже не отдавая себе отчета — за что и почему.
(Никомед Фиванский умолкает на время)
Летом 414 года Афенаис страстно влюбилась. Но не в какого-нибудь красавца студента, не в знаменитого дискобола — приятеля ее братьев, не в одного из холодных афинских умников, посещавших ее отца, и — увы — не в меня.
Нет — она влюбилась в женщину!
Которую она никогда не видела.
Жившую за сотни морских миль от нас — в Александрии.
Чуть не каждый день мне приходилось выслушивать, что нового сказала, написала, учредила, выкинула умнейшая и оригинальнейшая, неповторимая и прелестная, проницательная и прославленная — Гипатия.
— А ты знаешь, что ее комментарием к «Арифметике» Диофантуса Александрийского пользуются профессора во всех школах Малой Азии и Палестины? А ты знаешь, что она написала также комментарий на астрономию Птолемея? Вчера отец получил от нее письмо, в котором она сообщает, что сам префект Александрии Орестус начал посещать ее лекции. Вот увидишь: неоплатонизм станет признанной религией и Гипатия будет первой жрицей нового культа.
Чтобы не остаться за бортом ее новой страсти, мне пришлось урывать время от основных занятий и до поздней ночи читать в библиотеке неоплатоников. Тогда наутро я мог прийти к ней и заслужить снисходительную улыбку, пересказав какой-нибудь отрывок из Плотина или Порфирия. Сам основатель неоплатонизма, Аммониус Сакус, не оставил письменных трудов.
— Вот видишь, видишь! — восклицала Афенаис. — У вас какой-то культ написанного слова. Настоящее душевное совершенство невозможно перелить на папирус. Но если достигнешь его, как Сократ или Аммониус, найдется новый Платон или Плотин, которые проникнутся твоими словами и сохранят их в свитках для библиотек.
«Как евангелисты сохранили слова Христа», — хотел сказать я, но почел за лучшее промолчать.
Афенаис удивилась и даже раздражилась, когда я сообщил ей, что и Аммониус, и Порфирий в юности были христианами. Но потом наткнулась на книгу Порфирия «Против христиан» и торжествовала.
— Вот! Прочти, и ты поймешь, почему я не могу поверить в ваши евангельские сказки. Бог, воплотившийся в человека, для меня уже не бог. Пусть в него верят узники Платоновой пещеры, которые не в силах повернуть головы и увидеть изначальный свет, не в силах прикоснуться сердцем к бесплотной идее.