Мне хотелось, как в детстве, побежать к Гигине с криком «оно твердое и болит».
Я оторвался от Афенаис, шагнул в ручей. Присел в нем, делая вид, что остужаю запястье. От поцелуев ледяной воды мой дракон начал поспешно уползать в свою пещеру. Я знал, что он будет там дожидаться ночной одинокой темноты, чтобы снова восстать во весь свой мучительный рост.
ЮЛИАН ЭКЛАНУМСКИЙ ТОСКУЕТ ПЕРЕД СТАТУЕЙ БОГИНИ
Иннокентий Первый был, быть может, самым достойным из римских первосвященников — вдумчивым, отзывчивым, блистательно образованным. Вера его была окрашена смирением и грустью, какие редко можно встретить у человека на таком высоком посту. Но доброта его и жажда душевного покоя с годами все дальше и дальше оттесняли остатки душевной твердости, необходимой для земного кормчего Церкви Христовой.
Когда он отправлял меня на пост епископа в Эклануме, мне было обещано, что ни один священник в моей епархии не будет назначен без моего согласия и одобрения. Однако уже в первый год это правило начали нарушать. Конечно, во времена смуты нелегко было кандидату добраться из Рима до Экланума, чтобы дать мне возможность убедиться в его пригодности. Но и после ухода визиготов и восстановления мира в Италии освобождающиеся вакансии в местных приходах порой заполнялись без моего ведома и участия.
Именно так появился на церковной кафедре в Ирпино отец Фелициан. Поначалу он произвел на меня впечатление скорее приятное. Мне понравилась его радостная возбужденность, которая вспыхивала тем сильнее, чем меньше было для нее видимых поводов. На его моложавом лице ухитрились вырасти две бородки: одна, неподвижная и аккуратно подстриженная, обрамляла подбородок, другая — маленькая и острая — прицепилась под нижней губой и плясала вместе с ней на каждом слове. Он рассказал мне, что рос на ферме своего отца в Лукании и что в десять лет ему во сне явился апостол Павел и повелел стать сеятелем света Христова.
Правда, я очень скоро понял, что его познания в Священном Писании весьма убоги, а из истории Церкви он с уверенностью может назвать лишь одну дату Никейского собора. Но мне не хотелось омрачать отношения с канцелярией римского первосвященника новым протестом. Священников не хватало, приход мог остаться надолго вообще без пастыря. Я снабдил отца Фелициана нужными книгами и настоятельно советовал употреблять на чтение их все свободное время.
Мой список срочных дел на каждый наступающий месяц всегда оказывался так растянут, что и шестидесяти дней было бы мало. Но все же я снова и снова втискивал туда запись: «Посетить отца Фелициана в Ирпино».
Увы, мне удалось осуществить это лишь год спустя.
Именно тогда, зимой и летом 414-го, в Италию начали поступать первые эпистулы и трактаты, обличавшие последователей Пелагия. Наступление из Африки возглавил осторожный и красноречивый епископ Гиппонский Августин. Из Палестины летели гневные послания Иеронима Вифлеемского. Казалось, где бы ни побывал наш учитель — в Сицилии, в Карфагене, в Иерусалиме, — он всюду пробуждал сердца, наполнял их своей любовью к Богу. К Богу, давшему нам бесценный дар — свободу воли. Но почему-то именно эти островки высокой набожности вызывали у церковных пастырей приступы ревнивого озлобления.
Мы жадно вслушивались в отзвуки этих словесных битв, долетавшие до нас, втягивались в богословские споры. Августин тогда еще не называл Пелагия по имени, нападал только на его учеников. Он упрекал их в том, что они не верят в необходимость крещения несмышленых младенцев, что отказываются допустить, будто Бог мог осудить на вечную муку всех людей за первородный грех одного Адама. Иероним же прямо обвинял самого Пелагия в следовании осужденному учению Оригена. Пелагий вынужден был защищаться и написал свой блистательный трактат «О природе». Книготорговцы говорили, что по числу проданных экземпляров этот труд уступал только книге Августина «Град Божий», появившейся годом раньше.
Домашние заботы тоже отвлекали меня от епископских обязанностей. Мне наконец удалось найти подходящего воспитателя для сына, который сумел оградить нашего мальчика от бестолкового кудахтанья нянек и служанок. Но, как я и опасался, эта перемена наполнила тревогой и тоской душу моей жены. У нее начали появляться симптомы той же болезни, которая свела в могилу нашего первого сына: бледность, вялость, неожиданные кровотечения из десен и носа. Поездки к врачам стали частью нашей повседневной жизни.
Именно одну из таких поездок я решил использовать, чтобы нанести наконец неожиданный визит отцу Фелициану. Вообще-то сведения, доходившие из его прихода, не внушали тревоги. Молодой священник не пьянствовал, не развратничал, богослужения совершал аккуратно. Число принявших крещение у него росло гораздо быстрее, чем в других городках. Так что, подъезжая тихим вечером вдоль сжатого поля к стоявшей на окраине церкви, я не ждал никаких неприятных сюрпризов.
Жена сказала, что она останется сидеть в эсседе, полюбуется закатом. Я вошел в церковь один.
Сначала мне показалось, что она совсем пуста. Потом я разглядел коленопреклоненного человека у алтаря. Святые дары слабо поблескивали в свете двух лампад. Слева от алтаря белел какой-то столбик, который я принял за подставку для Библии. Лишь подойдя ближе, я смог разглядеть, что это была мраморная статуя. Статуя женщины в нарядном балахоне до пят. И именно к ней-то и обращал человек свою молитву.
От гнева и возмущения я растерял все слова. Я бросился вперед по проходу, схватил человека за плечи. Поднял его, встряхнул, заглянул в лицо.
Это был сам отец Фелициан.
— Что ты делаешь, безумец? — завопил я свистящим шепотом. — Такое кощунство! Нарушить первую заповедь, самую священную. «Да не будет у тебя других богов, кроме Меня!» Как ты мог? И где? Прямо в храме Господнем. Какое затмение на тебя нашло? Ты знаешь, что я должен теперь отдать тебя под суд?
Голова отца Фелициана покорно моталась от моих толчков, малая бородка под нижней губой прыгала вверх и вниз. Но в глазах его не было страха. Скорее какая-то восторженная покорность судьбе.
— Мне было видение, — наконец выговорил он. — Пречистая Дева Мария вышла ко мне из куста роз. И я сделал все, как она повелела.
— Что она тебе повелела?
— Поставить ее статую в церкви. Я ходил за ней в Беневентум. И купил на свои деньги. Обратно всю дорогу шел пешком и нес ее на спине.
— Кто тебе сказал, что это Дева Мария?
— Никто. Я сам сразу узнал ее в мастерской скульптора. Сам выбрал. Она немного повреждена вот здесь — поэтому скульптор уступил мне ее так дешево. А то бы у меня не хватило денег. Он не сказал мне, но я понял, что первоначально она держала на руках младенца Христа. Но вскоре я накоплю довольно денег и закажу статую младенца, которую мы прикрепим вот здесь.
— Несчастный невежда! Почему ты не спросил совета у старших, у знающих? Любой мало-мальски образованный священник сказал бы тебе, что это не Дева Мария, а языческая богиня плодородия Церера. И не младенца она держала в руках, а рог изобилия. Ты внес в христианский храм языческого идола!