Шофер поднял глаза к потолку, помотал головой, но подчинился. Антон сел рядом с Меладой. Она судорожно глотала слезы на каждом толчке.
– Я думаю, у вас сломано ребро, – сказал Антон. – И наверное, не одно.
Автобус остановился у ворот кладбища. Моряки, виновато отводя глаза, гуськом потянулись наружу.
– Я не могу встать. – Можно было подумать, что она сообщает занятную новость, которая всех должна развеселить. – Правда-правда, я не могу встать.
– Я звоню в «Скорую помощь».
– Ни в коем случае.
– Мисс, английские врачи в таких случаях работают бесплатно, – сказал шофер. – Им ваши рубли не нужны.
– Мистер Себеж, не могли бы вы… – На шофера она не смотрела. – Это очень легко найти… Голова основоположника видна издалека… Любой служащий вам покажет дорогу.
Антон молча кивнул и вылез из автобуса. Махнул рукой. Моряки выстроились колонной и двинулись за ним, на ходу подстраивая шаг. Голуби и воробьи бежали перед ними, как дети, приветствующие парад. Мягкий травяной ковер тянулся между дорожкой и крестами. Лесной анемон, чистотел, подорожник, дикий чеснок… Коммивояжер вегетарианских консервов был рад случаю проверить свои познания в новой для него сфере.
Около могилы основоположника лейтенант сунул фотоаппарат в руки Антону, жестами показал, на что нажимать. Антон сфотографировал его возлагающим букет к подножию памятника, сфотографировал весь экскурсионный десант. Моряки сняли бескозырки.
– Этот момент нашей жизни, – сказал лейтенант. – До гробовой доски… Детям и внукам… Навсегда… Прикосновение к граниту… Память сердца… Но время на исходе…
На обратном пути у Мелады хватило сил поднять микрофон к побелевшим губам.
– …Где-то в этом районе… Самый первый съезд… Страсти были накалены… Делегаты продолжали спорить на улице… Мальчишки смеялись, слыша русскую речь… Хулиганы швырялись комками мокрой бумаги… На следующий день для охраны съезда был поставлен полицейский… Хорошо, что он не понимал по-русски, не знал, о чем говорили делегаты…
Она попросила шофера высадить ее за квартал до посольства. Антон помог ей сойти, вышел вслед за ней. Высунувшийся из окна лейтенант так тряхнул ей руку, что она вскрикнула. Черные следы слез тянулись к углам ее рта.
– В порт, – приказала она шоферу. – Везите их обратно в порт.
Мелкими шажками, поддерживаемая Антоном, она доплелась до дверей кафе, вошла внутрь, осторожно села к столу.
– Вы можете позвонить товарищу Глухареву? Расскажите ему, что случилось, попросите прийти сюда. Я не хочу, чтобы в посольстве меня видели в таком виде.
Глухарев явился озабоченный, цокал языком.
– Ну как же так, старуха? Как же ты не убереглась? Да сиди уж, сиди. Я тоже в молодости ломал ребро, Колька Викулов меня клюшкой на барьер бросил, помню, что это такое. Ах ты, реакционная сила! Ну ничего – посадим тебя на военный корабль, пока будете плыть до Ленинграда, все и заживет.
– Нет! Пожалуйста! Толечка, Толик, Толенька, придумайте что-нибудь! Я не хочу в Ленинград.
– Ну, старуха, ну подумай сама – о чем ты просишь. Ты же знаешь порядок.
– Они никогда не вернут меня сюда. Все будет закрыто для меня, кончено…
– Да почему ты так говоришь?… Бывали же случаи…
– Когда? Назовите хоть один? Галю Червонную вернули? Иру Кошелеву вернули?
– Что ты сравниваешь? Ирка хотела своего француза ребенком повязать, додумалась раззява. А ты без всякого обмана, честная производственная травма…
– Все равно, все равно…
Она вынимала салфетки из пластмассового коробка на столе, прижимала их к мокрым щекам. Они говорили по-русски. Антон делал вид, что не понимает. Но колесики в его голове быстро вертелись, высчитывая, примеряя, размечая контуры смутно забрезжившей комбинации.
– Простите, что вмешиваюсь… Но мне бы хотелось понять… Что, собственно, происходит? Ведь сломанное ребро обычно срастается легко… Никто не остается калекой.
Они переглянулись. Кивнули друг другу. Видимо, решили, что можно. Начали объяснять. Заболевших работников не принято оставлять в посольстве. И тем более класть в местные больницы. Это большой расход. Их отправляют лечиться домой. Но рабочее место не может пустовать. Немедленно присылают замену. Очередь желающих – ого-го-го! И как-то так получается обычно, что присланная замена остается навсегда. Пока сама не заболеет. А уж того заболевшего недотепу устраивают на работу дома. Когда выздоровеет. И за границу его больше не посылают. Считается ненадежным. По состоянию здоровья. И Мелада боится, что и с ней так будет. Ей очень не хочется назад. Конечно, обидно. И двух месяцев не проработала. В посольстве все ее любили. Но ничего не поделаешь. Нет, в законах и правилах ничего такого не записано. Но есть кое-что посильнее законов и правил. Называется порядок. Таков порядок.
Счетные колесики в голове Антона продолжают крутиться. Он чувствует, что проступающая комбинация таит в себе какую-то опасность. Что она слишком сложна, что ему не просчитать ее до конца, что в ней слишком много темных ответвлений – любимых обиталищ Горемыкала. Но в основных своих чертах она так заманчива, так изящна. И ведь ему не обойтись без помощи в Перевернутой стране. И глаза этой девушки так темны от горя, так потеряны на дне колодцев из слез. И не судьбой ли свыше послано ему ее сломанное ребро? И под продолжающийся счетный перестук, которому еще далеко до конца, он слышит себя уже говорящим, уже двинувшим вперед центральную пешку.
– …Не знаю, вправе ли я вмешиваться… Но если это может помочь мисс Меладе… Завтра утром «Вавилония» будет в Дувре… И мы немедленно продолжим плавание… Но рано или поздно нам понадобится переводчик… Почему бы посольству не предоставить переводчика уже сейчас? На «Вавилонии» есть свободная каюта… Мисс Меладе будет там удобно и покойно… Она сможет давать команде уроки русского языка, не вставая с постели. Плавание займет дней пять, так что первый, самый важный этап выздоровления… Если, конечно, все это не противоречит всемогущему Порядку.
Они смотрят друг на друга. Потом на Антона. Потом опять друг на друга.
– Каков хер кошачий! – задумчиво говорит Глухарев. – Как они это умеют. Откуда у них такие головы? Да что ж ты молчишь, дуреха? Целуй прогрессивного гада, целуй взасос! А самому я скажу, что откомандировал тебя для наблюдения. Что замечены элементы реакционности в иностранном вавилонце, необходимо проследить. И будешь ты числиться в служебной командировке – только и делов. Ох, ловко! Ох, я люблю, когда гладко сработано! Да будешь ты его целовать или нет?
Она улыбалась сквозь слезы. Она послушно положила руку Антону на шею и попыталась притянуть его голову к себе. Но это движение оказалось за пределами болевой границы, так что поцелуй, не дотянувшись до щеки героя-избавителя, превратился в затяжной, самозабвенный стон.
И вот утро следующего дня. Посольский автомобиль приближается к Дувру. В кармане у Антона – четыре визы со всеми нужными, хорошо просушенными печатями. Мелада, обложенная подушками, лежит на заднем сиденье. Накануне Антон сводил ее к хирургу. Он настоял на этом. И заплатил за визит. Теперь у Мелады в чемодане есть черно-белые фотографии сломанных ребер. Шестое и седьмое. С правой стороны. А в сумке – коробочка с обезболивающим. В первые дни их лучше принимать регулярно. Но все же не злоупотреблять. Интимная прозрачность рентгеновских снимков вдруг разволновала третьего-лишнего. Неисправимый, неугомонный причудник. По совести говоря, надо было бы попросить на него пятую визу.