В общем, всe чаще стала повторяться такая ситуация: мой муж засидится у дугласовского телевизора из-за позднего хоккейного матча и останется ночевать. А Кэрол всe чаще оставалась у нас. У неe, бедняжки, начались проблемы со здоровьем. Не очень серьeзные, но досадные. Она, например, начала скрежетать зубами во сне. Муж еe просыпался от этого, уходил досыпать на диван в кабинете. А у нас Кэрол спала в детской и никому не мешала.
Первый раз всe получилось случайно, в виде шутливой импровизации. Наши мужья ночевали в доме Дугласов и на следующий день пригласили нас обеих на обед. Который им доставили из ресторана. Мы делали вид, что это у нас первое свидание. Расспрашивали друг друга о работе, о семьях. Выдумывали себе экзотические биографии, описывали своих супругов в самом смешном виде. Кокетничали и флиртовали напропалую. И тогда, в первый раз, разошлись по спальням в правильном порядке: Дугласы - в одну, Гленкорны - в другую.
Но уже в следующий раз возникла неразбериха. Мы выпили, наверное, по бутылке вина каждый. И за столом целовались как-то без разбора. И так же без разбора потащились в спальни. И произошла путаница жeн и мужей. То ли случайно, то ли не совсем. Но ясно было, что всем четверым этого хотелось. Хотя бы попробовать.
Попробовали, и понравилось. Путаница стала повторяться. Мать моя вскоре тихо умерла. А мы так и живeм теперь: мужья в одном доме, жeны - в другом. И ходим друг к другу на свидания. Всегда остаeтся непредсказуемость, неопределeнность - кто окажется с кем на этот раз? И это приятно волнует.
Мы научились находить новые достоинства в своих супругах. Например, мой муж теперь ценит во мне то, что я сплю, как мышка, не скрежещу зубами во сне. А мне нравится, что он не кусает меня за плечи, как это делает наш друг Дуглас.
Нет, мы вовсе не хотим расширять наш союз. Пока нам вполне хватает друг друга. А в "Оленью гору" приехали только для того, чтобы побыть среди таких же, как мы. Устаeшь чувствовать себя отщепенцами-извращенцами, таиться и прятаться от соседей и сослуживцев. Здесь же мы вызвали большой интерес. Сама Анна Деборович взяла у нас интервью для следующего выпуска журнала "Любовь без границ". Но, конечно, имена будут изменены. Моногамные нравы ещe слишком сильны, и мы не готовы пойти против них открыто. Такие вот трусы.
Вся Айова в ноябре - сплошное поле неубранной кукурузы. Почему? Что случилось с айовскими фермерами? Повальная эпидемия? Цены упали и нет смысла собирать урожай? Или такая заброшенность - только вдоль железной дороги? А дальше идут убранные поля? И зрителям в кинотеатрах - пусть не волнуются! хватит, хватит воздушной кукурузы на все фильмы, на все рекламы, на всю долгую, весeлую кино-зиму?
На подъезде к Чикаго вспомнил тот год, когда я учился там на операторских курсах у одного итальянского гения. И старушку Пегги, с которой у нас был нежный роман. И то утро, когда мы с ней забрели в Чикагский зоопарк. Было ещe очень рано. Звери только-только просыпались. Но вдруг, в обезьяннике, на звук наших шагов, к передним прутьям решeтки вышел чeрный гиббон. Он не мог пропустить первых зрителей. И тут же начал представление - для нас двоих. Да, это был артист высокого класса.
Он повисал на своей длинной меховой лапе, раскачивался и перелетал в другой угол клетки. Он строил рожи, ел собственную ногу, расхаживал, заложив лапы за спину, сверкал розовым задом.
А потом он извлек откуда-то дамские трусики. И начал свой коронный номер. Практически было не очень важно, что он с ними проделывал. Он мог просунуть в них голову и жалобно хлопать глазами. Мог приложить к груди. Мог вытирать ими плечи и колени. Мог сунуть в рот и мотать головой. Всe было неодолимо, бессовестно, оглушительно смешно.
Старушку Пегги перегибало от смеха до земли. Да и я весь облился слезами. Мы уходили от клетки гиббона, шатаясь и держась друг за друга. Аплодировали и махали ему руками. А он просовывал голову между прутьев и испускал призывные крики. Будто хотел сказать: "Куда же вы?! У меня есть ещe в запасе парочка трюков. Большой успех у публики! Не уходите. Так скучно по утрам одному!"
Я всe обещаю себе и всe не соберусь открыть зоологическую энциклопедию и почитать подробно про гиббонов. Интересно, моногамны они или нет?
Конечно, следующим номером должны идти признания, которые излила на меня
Диана - защитница животных
- "У тебя совсем нет чувства сострадания! - говорят они мне. - Тебе никого не жалко". Это у меня-то?! Да у меня в сердце столько сострадания, что оно готово разорваться каждую минуту. Но только не к вам - трупоедам несчастным. А к невинным, доверчивым, красивым животным, которых вы миллионами режете, колете, жарите и жрете каждый день.
Когда я вижу на экране телевизора какую-нибудь авиакатастрофу или пожар, или как жертвы наводнения бредут, завeрнутые в одеяла, у меня в душе прокатывается только волна злорадства.
"Так и надо! так и надо! - хочется крикнуть мне. - Ах вы, несчастные страдальцы! А пока у вас всe было хорошо, задумывались вы хоть раз над тем, что чувствовала ваша баранья отбивная, когда ей перерезали горло? Как вспыхивают болью коровьи глаза под ударом электрического тока? Как бежит по двору обезглавленная курица - вспоминали вы, обгладывая еe крылышко?"
Или эти модницы в лисьих шубах! Вот она поднимается от лимузина по ступенькам ресторана - а то и церкви! - и, конечно, у неe и мысли не мелькнeт об этих прелестных пушистых существах, убитых ради еe тщеславия. Или о лисятах, оставшихся умирать в холодной норе. Да, маска страдания часто будет видна на этом лице. Но это потому, что на нeм просто отпечатались все ступени успеха, о которые она колотилась, карабкаясь наверх, к этой шубе, к лимузину, к особняку со слугами. И, глядя на такое измученное лицо, я снова думаю: "Так и надо, так и надо! Вот оно - возмездие". А, кстати, замечали вы, что животные красивы и в старости, а люди, как правило, - ужасны? И почему? Потому что лица наши - это летопись наших преступлений.
Нет, конечно, я не одобряю тех фанатиков, которые бьют стекла в лабораториях, где ставят опыты над животными. И тех, которые шлют учeным письма с бритвенными лезвиями. Тогда уж пришлось бы начинать кампанию террора против всех фермеров, охотников, мясников.
Хуже того - я и сама не сумела стать настоящей вегетарианкой. Вид телячьей печeнки, шипящей на сковородке, может свести меня с ума. Ничего не поделаешь результат воспитания. Если ты росла в кровожадном обществе, трудно вырваться потом из него, трудно стать другой. Из-за этого я живу как бы в состоянии постоянно совершаемого преступления. Но могу вам признаться - я почти полюбила это состояние, научилась упиваться им. Да, да! Пожирая индюшачью ногу, я наслаждаюсь не только ею, но и сознанием отвратительного кровавого злодеяния, в котором я соучаствую.
Ментальность уголовницы! - оказывается, в ней скрыт мутный источник какой-то душной радости. Оказалось, что вкус отбивной слаще, когда к нему добавлен привкус преступления. Любой запрет манит меня нарушить его, обойти, поехать на красный свет. Украсть плитку шоколада в магазине, выкурить закрутку марихуаны, смухлевать с налогами - во всeм этом есть скрытый восторг и нарушения, и возмездия. Ваше бессердечное общество не заслуживает ничего другого. И в "Оленьей горе" мне так хорошо именно потому, что каждая минута жизни здесь - это чистое и упоительное беззаконие. Жизнь в разбойничьем стане.