Закончив чтение, Тревельян вытащил пластинку с изображением гибели Аладжа-Цора, поглядел на нее и задумался. И медальон, и пергамент пришли от Братства, из одного источника, но не вязались друг с другом; пергамент отрицал прогресс и всяческую суету, а голограмма была продуктом высочайшей технологии. Правда, мудрый Аххи-Сек, таинственный наставник, использовал ее в воспитательных целях и делал это локально и адресно, а потому его пророчества нельзя было считать эстапом. Действия Фонда влияли на массы людей, на общество в целом, подталкивали его к переменам, тогда как Аххи-Сек был озабочен жизнью и смертью лишь одного человека или, быть может, нескольких. Он стремился предотвратить конкретный акт жестокости, что при любом результате на судьбах мира не сказалось бы никак.
Тут Тревельяну вспомнилось, что иерарх шлет голограммы в закрытых и запечатанных шкатулках, а значит – вполне возможно! – сам незнаком с их содержимым. В этом случае Аххи-Сек являлся таким же живым инструментом, как Дартах Высоколобый, мастер Цалпа из Рингвара, кузнец Суванува и прочие агенты влияния, которых использовал Фонд, внедряя ту или иную идею. За Аххи-Секом мог стоять кто-то другой, кто-то подобный Тревельяну и экспертам ФРИК, наблюдатель звездной расы, еще неизвестной человечеству. Сам по себе этот факт, кого бы ни нашли на Осиере, друзей или врагов, был чрезвычайно важен – не зря, обсуждая его с командором, Тревельян сказал, что рассчитывает обессмертить свое имя. Но если принять такую гипотезу, сразу возникали новые вопросы. Сколько лет или веков находятся на Осиере эти существа? Как поддерживают связь с метрополией – ведь ни один чужой корабль не появлялся здесь за время двух столетий? Как они выглядят, как маскируются и ведут наблюдения? И, наконец, в чем их цель, кого и что они на самом деле изучают, средневековье Осиера или людей Земли, возможных соперников в этом секторе пространства?
Придется тряхнуть Аххи-Сека, но аккуратно, думал Тревельян. Очень аккуратно, ведь иерарх – или же те, кто прячется за ним, – были равны могуществом землянам. Способность к межзвездным перелетам, интерес к иным мирам, голографическая техника, неведомые материалы и совершенная маскировка… Даже более того – умение предугадать грядущее и отразить его в визуальных образах, настолько ярких и совпадающих с реальностью, что это мнилось едва ли не чудом! Пожалуй, на прогностических компьютерах тоже можно было бы промоделировать печальную судьбу Аладжа-Цора, но не с такими подробностями. Тревельян приблизил пластинку к свету, поглядел на тело нобиля, лежавшего ничком, на рану поперек спины, на меч в откинутой руке и хмыкнул. Невероятная точность! Просто фантастическая!
Еще не раз он доставал медальон, пытаясь представить, как сделано предсказание, и размышляя о возможностях неведомых пришельцев. Место и время к этому располагали; времени было сколько угодно, место тоже подходило для раздумий: яркий огонек костра, смутные тени деревьев поодаль, небо, усыпанное звездами, тишина, безопасность… Последнее – заслуга Грея, но его зверек, оберегавший хозяина в пути, все же не был всесилен. Третья ночевка на берегу Фейна вышла неспокойной – чья-то темная большая тень маячила за древесными стволами, кто-то там топтался и сопел, временами утробно порыкивая и прикидывая, как бы добраться до лакомства у жаркого огня. Тревельян совсем уже собрался вытащить хлыст и укоротить визитера на голову, но тут прямо ему в колени спланировал Грей и, приподнявшись на задних лапках, испустил волну уверенности и покоя. Мол, не тревожься, хозяин, я с этой тварью вмиг разделаюсь, я ей сейчас покажу, как к нам принюхиваться! И показал – да так, что тот, большой и темный, не разбирая дороги, бросился к реке, плюхнулся в воду и исчез. Сквозь топот и сопение Тревельян расслышал какой-то треск, однако не обратил внимания на эти звуки. Утром же обнаружил, что тварь прошлась по его лодке, да так основательно, что о ремонте нечего и думать.
Он свалил хлыстом четыре дерева, что росли у самой воды, нарезал лиан и связал плот. В джунглях, пока возможно, передвигаются по рекам, а Фейн являлся очень подходящей рекой и полностью оправдывал эту аксиому. Не такой широкий, как Рориат, но все же метров восемьсот от берега до берега, с быстрым течением и темной прохладной водой приятного вкуса… Но главное, он нес посудину Тревельяна в нужном направлении и с приличной скоростью.
Из притоков выплывали лодки. Слишком назойливых и агрессивных приходилось пугать, но бывало и так, что в путника летели не стрелы и дротики, а фрукты и цветы. Хоть люди здесь принадлежали к одному этническому типу и говорили на одном языке, все же имелись меж ними различия. Эксперты ФРИК по примитивным культурам утверждали, что модус вивенди [3] небольших сообществ, включающих несколько сотен людей, часто определяется их лидером; племя, где вождь справедлив и не очень жесток, будет спокойным и миролюбивым, тогда как сородичи тирана и кровожадного властолюбца станут, скорее всего, негодяями. Этот тезис Тревельян проверил на практике в разных мирах и был его сторонником, но с важной оговоркой: даже завзятые миролюбцы уважают силу. Там, где его принимали по-доброму, он играл и пел и раз-другой показывал, на что способен, являя не страшные, но впечатляющие образы, лица богов, солнечный восход над океаном или фейерверк, каким украшались многие земные празднества. Это укрепляло его славу песнопевца-колдуна.
С теми вождями, что казались поумней, он заводил долгие обстоятельные беседы. Там, на севере, у моря Треш, стоят большие города, там, от океана до океана, тянутся ленты дорог и несутся по ним экипажи с быстрыми лошадьми, там одежды богаты и красивы, дома удобны, а столы в харчевнях ломятся от всякой вкусной снеди и вина; там умеют записывать людские речи знаками на пергаменте и сохранять их десять или двадцать поколений; там делают посуду из стекла, кожаные башмаки и ремни, стальные топоры, мечи и наконечники для стрел, бронзовые кубки, наушные украшения из серебра и тысячи других вещей. Все это не сказка – ведь многие воины служили северным владыкам и, возвратившись, приносили чудные предметы, рассказывали полные чудес истории, и то, о чем говорят так долго и так подробно, не может быть выдумкой. Вот чего достигли люди! И здесь, на юге, могут достичь не меньшего, ибо земля вокруг богата и обильна, есть в ней лес и камень, и значит, можно строить города. Так почему бы этим не заняться? Построить город, развести сады, пустить на пастбища стада быков, посеять злаки…
Несчастны люди на вашем севере, отвечали вожди, и несчастны наши братья, что остались там. Дни их заняты не благородным и приятным делом, не охотой и не набегами на соседей; они ковыряются в земле, или рубят лес и таскают бревна, или громоздят камень на камень, или стоят у печей, обжигая горшки, или выносят навоз из лошадиных и бычьих стойл. Хижина из прутьев и ветвей лучше каменного дома, лодка и река лучше каменной дороги, лошади и колесницы, жареный клыкач лучше любой еды в харчевнях, а что до людских речей, то сохранять их не надо, ведь всегда можно сказать новые. Сады и быки не нужны; в лесу полно зверей и плодов, на отмелях – черепах, а в воде – рыбы. Вино, конечно, приятная штука, и вино, и ткани, и сосуды, и стальные мечи. Но все это и так приносят с севера вместе с золотом и серебром, приносят в обмен на службу вашему вождю. И пока он нуждается в верных и сильных воинах, этот поток не оскудеет.