– Очнулся, в самом деле! – радостно воскликнул мутноглазый. – Ну, сокровище мое, сейчас побеседуем!
– Лучшэ я побэсэдую. Мы с ним, Эуджен, ха-арошие дру-зьа! Давнйэ! – произнес второй, с гортанным голосом, уперев приклад карабина в горло Саймону. Он склонился над пленником – смуглолицый, усатый, с бешено выкаченными глазами – и прохрипел, перейдя на испанский:
– Узнаешь меня, Чико? Или как там тебя? Сержант Донован? Узнаешь? Что, язык проглотил? А там, в Панаме, ты был такой разговорчивый! Даже выкуп вроде обещал за трех ублюдков! Так или нет?
Давление на горло ослабло, и Саймон смог сглотнуть и раскрыть глаза пошире. Усы над тонкими губами, на щеке – багровый шрам, мочка левого уха срезана… Над ним навис капитан Мела – словно кошмар, прилетевший с туманом из мрачных далеких ущелий Сьерра Дьяблос.
– Ты ведь, кажется, говоришь на испанском, Чико? – с издевкой осведомился он.
– Говорю, – пробормотал Саймон. – Я на всех языках говорю. Хоть на украинском, хоть на русском.
– На русском! – восхитился мутноглазый Эуджен, оттирая Мелу и, в свой черед, склоняясь над пленником. – Надо же, на русском! Ну, скажи что-нибудь, голубок мой сизокрылый!
Саймон сказал.
Выслушав его, мутноглазый ухмыльнулся.
– Верно рекли великие, что на французском способно с дамами изъясняться, на английском торговлю вести, на немецком врагов поносить, а русский на всякий случай гож… Где же ты этому, друг любезный, обучился? В Рязани или в Тамбове? А может, в самом городе Питере?
– Не угадал, – отозвался Саймон. – Тульские мы. – В Туле он помнил каждую улицу и переулок – еще со времен своего оружейного расследования.
– Тульские! – Теперь на лице щуплого был написан полный восторг. – Выходит, почти земляки! Я, видишь ли, сам из Богородицка… Евгений Петрович меня зовут, Евгений Петрович Пономарев… Капитана ты вроде бы знаешь, а это, – он кивнул на стриженого у стены, – это Паша, помощник мой и телохранитель… Тоже наш земляк… Ну, а земляк земляку всегда поможет – правда, голубь мой?
Земляки, они те же товарищи…
– Тамбовский волк тебе товарищ, гнида мутноглазая, – прохрипел Саймон, ворочаясь на полу. Тесен мир, мелькнула мысль. Надо же, второй знакомец объявился! С Мелой пришлось когда-то вступить в прямой контакт (вот только уши он ему отрезать не успел!), но и этот тип из Богородицка, хоть на внешность и незнакомый, был из давних клиентов Конторы. Транспортник, бывший диспетчер Богородицкой станции, бывший шеф синдиката “Три-Эм” по кличке Пономарь… Синдикат был назван. в честь какой-то давней российской аферы, случившейся еще на Земле, и был, разумеется, подпольным: с Тульского Оружейного тащили всякие интересные штучки и переправляли в Латмерику и на Аллах Акбар. Саймон трудился в группе, копавшей это дело, и о Евгении свет Петровиче знал по документам. Тот на правах главаря никого не стрелял и не резал, но удостоился пожизненной ссылки – как всякий продажный чиновник ООН. Остальные “специалисты” из “Три-Эм” мотали сейчас срок в песках Сахары.
– Невежливый ты, голубь мой, – произнес Пономарь, сгоняя с лица восторг.
Он выпрямился и потер спину. – Я ведь чего хотел? Я ведь хотел одно словечко от тебя услышать… одно-единственное… Шепни его мне, и мы упорхнем, как птички божьи, а ты, касатик, останешься здесь полным хозяином – и даже без лишних телесных повреждений. Вот ты сказал: тамбовский волк тебе товарищ!… А мне помнится другая поговорка: земляк земляку глаза не выколет… Или выколет?… Ты как считаешь, капитан? – Он повернулся к Меле.
– Оба, – кратко ответствовал тот, вытаскивая из кармана зажигалку. Курить он, однако, не стал; пощелкал клавишей, любуясь, как мгновенно раскаляется кончик маленького цилиндра.
– Ну, так что же, касатик? – Мутноглазый вновь склонился над пленником. – Со мной желаешь потолковать или с капитаном? У капитана, видишь ли, к тебе претензии есть… Чего-то ты ему недодал в этой вашей Панаме… или чего-то с ним не поделил… Словом, дня не бывало в Чистилище, чтоб капитан о тебе не поминал! А он ведь не из Тулы, не из Богородицка, он – человек южный, темпераментный… Ты ведь слышал про латинский темперамент, сударь мой?
Саймон молчал, и Пономарь, изобразив на лице сожаление, кивнул Меле.
– Давай, мил друг, приступай. Только аккуратно… Глазки вначале не тронь, по плечу простреленному не бей и между ног не щекочи. Это мы оставим на потом. А сперва что-нибудь локальное нужно, дабы земляк мой разговорился, не потерпев особого ущерба… Он ведь у нас такой красавчик! Небось всех тульских девок с ума свел, а?
При упоминании о девках капитан оскалился, щелкнул зажигалкой и присел рядом с Саймоном. С минуту он выбирал, откуда начать, словно гурман, перед которым разложили редкостные яства, потом потянулся к шее пленника.
Боль была ошеломляющей. Почти такой же, как в детстве, когда Чочинга первый раз послал его в яму с раскаленным углем. Потом Дик освоил это мастерство; главным тут было не бояться, не думать о пламенном жаре, идти не спеша, но и не медля, чтоб ступни касались углей на некое краткое и вполне безопасное мгновение.
Но сейчас мгновение длилось, и длилось, и длилось…
– Тэрпэливый! – со злостью произнес Мела, и Саймон подумал, что мучитель его выучил русский, видно, в Чистилище, где доживали свой век сотен пять или шесть мафиози с России. Правда, среди своих звались они не мафиози и не гангстерами, а “крутыми”. Английское слово “таф” не могло отразить всю многозначность этого термина.
Теперь Мела прижигал ему запястье. Паша-крепыш с любопытством вытягивал шею, а Пономарь брезгливо кривился и морщился. Сейчас он был похож не на голодного хорька, а на такого, который лез в курятник, да угодил в куриный помет.
Саймон приказал себе забыть о боли. Шея, раненое плечо и рука больше ему не принадлежали; он не чувствовал их, не знал, что с ними творят, и не хотел знать. Он был совершенно спокоен; лицо – застывшее, веки опущены, ни следа испарины на висках, губы полураскрыты, дыхание – мерное, сильное. Он был на грани яви и сна, в преддверии транса цехара, и сейчас каждый из них, боль и Ричард Саймон, следовали своим путем, сами по себе, порвав ту нить, что связывала их друг с другом. Нить эта звалась мышцами, нервами, телом, но тела Саймон больше не чувствовал.
– Тэрпэливый! – повторил Мела уже не со злостью, а с удивлением. – В глаз ткнуть? Как думаэш, Эуджен?
– Погоди, касатик, – сказал Пономарь, склонившись над Саймоном и недоуменно сдвинув жидкие брови. – Хм-м… Спит он, что ли?… Странно… А может, совсем не странно… Этих парней, знаешь ли, учат всяким забавным штукам…
Мела щелкнул зажигалкой.
– Каких парнэй? Из Корпуса?
– Из Корпуса, как же! Он не из Корпуса и не из Тулы, сударь мой! Хотя… чем черт не шутит… – Пономарь задумчиво нахмурился. – Может, и впрямь из Тулы… или из Москвы, из филиала ЦРУ… – Сощурив мутные серые глазки, он оглядел Саймона, прислушался к его мерному, ровному дыханию и сказал: