– К стене! – крикнул Саймон. – Стрелять по фонарям! Динамит сюда!
Захлопали выстрелы, свет начал гаснуть. Бойцы, тащившие ящики с взрывчаткой, сложили их двумя штабелями у ворот и в подножии башни. Саймон поджег короткие фитили. Они горели неторопливо, но время пошло – считанная череда секунд, чтоб отбежать подальше, распластаться среди камней и вытоптанной травы, прикрыть руками голову.
– Назад! Рассредоточиться и лежать! – Голос Саймона перекрыл рык пулеметов. Он видел, как падают его люди – то ли мертвыми, то ли выполняя приказ. Пуля вспорола воздух над ним, взвизгнула по камню, мелкий осколок впился в скулу. Саймон, пробормотав проклятье, выдернул его.
Оглушительный грохот! Земля под ним дрогнула, и словно из самых ее недр выплеснул огонь. Два расширявшихся огненных конуса соприкоснулись, закрыв цитадель багровым веером; в воздухе, будто странная птица с обрубленными крыльями, парили ворота. Гулкий звук взрыва раскатился по котловине, горы откликнулись эхом, пламенный веер опал, и наступила тишина; пулеметы смолкли, сирена тоже. Саймон поднялся, и сразу за ним встали еще две тени – Проказа и Филин.
– У тебя кровь на лице, – сказал Пашка. – Мария нас убьет. Скажет, не уберегли, гниды позорные…
Саймон, разглядывая крепость, машинально вытер щеку. На месте ворот зияла огромная черная дыра, однако башня устояла, только покосилась, накренившись вперед и сбросив серебряного каймана – он валялся на земле, опаленный огнем и перекрученный восьмеркой. Цитадель безмолвствовала, но сзади, где догорали казармы, слышался треск выстрелов, яростные крики и звон металла.В поселке ударил колокол, и тут же, словно по сигналу, за озером рявкнули пулеметы – видно, люди Пономаря принялись за работу.
Атаковать или отступать? – промелькнуло у Саймона в голове. Идея ворваться в замок точила его; это был такой соблазн – скрутить Хорхе Смотрителя со всеми потомками и придворными и подвесить в пыточной «Красного коня» – может, с кайманом, резвящимся в ванной. С другой стороны, акция была завершена; вполне успешный и устрашающий демарш против могущественного клана, и главное теперь – не испортить впечатление. Крепость Хорхе годилась для целого батальона, и люди Хрипатого могли не пробиться дальше ворот.
Как бы в ответ на эту мысль в темной дыре ворот наметилось некое шевеление, послышались громкие командные голоса и резкий лязг, будто сотня человек разом передергивала затворы. Потом зарычала сирена, на угловых башнях снова вспыхнули прожектора, и в их рассеянном свете Саймон увидел, что у него осталось не больше сорока бойцов.
– Подобрать убитых, – распорядился он. – Отступаем! Потом нашарил в сумке фризер и швырнул в ворота.
* * *
Они сидели впятером на плоской кровле дома. Каа, свернувшись тугими кольцами, подпирал Саймону спину; волосы Марии щекотали висок. Филин жадно насыщался, глотая большие куски лепешек, Пашка-Пабло дремал, Гилмор прихлебывал из кружки – впрочем, не пульку, а форталезское вино. Этот напиток в большом кувшине понравился Саймону; он был терпким, кисловатым и чуть бросался в голову. Неплохое вино. Одна из немногих хороших вещей, какие встретились в этом мире.
Ночь еще не истекла, и в то же время казалось, что это – совсем другая ночь, тихая, ласковая, в которой не было места пожарам и взрывам, насилию и смерти. Но та ночь еще держала Саймона, вцепившись в него крысиными клыками; еще не свершилось его возвращение в мирные земли из леса войны. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.
– Крепость у гор, озера с кайманами, колючая проволока и бандиты, – перечисляя, Гилмор загибал палец за пальцем. – А ведь могло быть все иначе. – Вздохнув, он сделал глоток из кружки. – Горы, лес и озеро – это ведь прекрасно! Если не испортить. Если вместо крепости стоит дворец, вместо колючей проволоки – деревья, а вместо бандитов – поэты или хотя бы архивариусы.
– А вместо кайманов? – спросила Мария, прижимаясь теплой щекой к плечу Саймона.
– Наверное, лебеди. Конечно, лебеди! Раньше в озера пускали лебедей… я об этом читал, хотя никогда их не видел. На Земле их уже нет… Красивые птицы, брат Рикардо?
– Да. – Саймон кивнул. – Их много на Колумбии, Европе и России. Особенно на Европе. Парки, старинные дворцы и караваны лебедей, плывущих в небе… А внизу – толпы архивариусов, которые любуются ими. Поэтов, правда, не хватает.
Майкл-Мигель снова вздохнул и понурил голову.
– Хотелось бы мне это увидеть. Парки, дворцы и лебедей… Не кратеры, не пустыри, не озера с кайманами. Где это все? Стоило людям покинуть Землю, и с ними ушла красота. Понимаешь, брат Рикардо, красота!
– Не понимаю, – сказал Саймон, вдыхая аромат волос Марии. – По-моему, ты не прав. Кое-что все же осталось.
– Кое-что… – откликнулся Гилмор. – Но древние соборы, храмы, памятники, библиотеки, картины, великие города – все исчезло! Все, что люди сочли достойным забрать с собой. А что осталось, не считая красивых девушек? Дерьмо, грязь, мусор, падаль, насильники, фанатики, убийцы. Мы! Падаль!
Саймон наклонился и заглянул Марии в лицо. Ее темные глаза были полны муки. Он сказал:
– Падаль не вы, а ваши предки. Вы – жертвы.
– Мы ничем не лучше, даже хуже. Мы…
Он потянулся к кувшину, но Саймон перехватил его запястье.
– Хватит, Мигель. Вино – источник слишком мрачных и неверных обобщений. Ты говоришь «мы», но это подразумевает, что есть «они». Мы – те, кто здесь. Ты, я, Мария, Пашка, Филин. А те, другие… – Саймон задумался на секунду, потом тряхнул головой: – Те и в самом деле падаль. Они валяются сейчас за колючей проволокой, у своих озер с кайманами. Большей частью мертвыми, как и положено падали. А мы – мы живы!
Звезды начали меркнуть, когда они с Марией остались вдвоем. Саймон положил голову на грудь девушки и закрыл глаза. Напряжение недавней схватки медленно покидало его, выдавливалось капля за каплей, и он знал, что этот процесс можно ускорить, погрузившись в целительный транс. Но ощущение тепла, исходившего от Марии, стук ее сердца, запах кожи были не менее целительными, чем цехара, и сейчас ему не хотелось предаваться медитации. Хотелось лежать рядом с ней, глядеть на гаснущие звезды и слушать ее дыхание. Она была его тихим ласковым прибежищем в этом мире насилия и зла. Тут больше не было старинных парков и дворцов, отсюда улетели лебеди, но девушки еще остались.
– От тебя пахнет кровью, – шепнула Мария. – Мне страшно. Вдруг ты однажды уйдешь и не вернешься?
– Пока сияют Четыре алых камня, светят Четыре звезды и текут Четыре прохладных потока, я не покину тебя, – прошептал Саймон в ответ.
– Какие странные слова. Будто из древней сказки…
– Это пожелание тайят, с которым обращаются к другу и к женщине. Странное? Может быть… Но мы, люди, тоже странные – с их точки зрения.
– Почему? У нас слишком мало рук и мы устроены по-другому?
– Нет, милая. Мальчишкой я любил девушку-тайя, и руки нам не мешали. Разница в другом. Тайят редко испытывают одиночество – я ведь рассказывал тебе, что у их женщин всегда рождаются близнецы, а значит, у всякого тай, воина или ремесленника, есть брат-умма, а у всякой девушки – се-стра-икки. Связь меж ними не прерывается никогда; братья берут в жены сестер, и потому четыре – это семейный символ, число, приносящее удачу. Иное существование кажется им непонятным и странным, даже бедственным и уж, во всяком случае, – недостойным. Мы, люди, для них – ко-тохара, неприкаянные, лишенные счастья иметь брата или сестру и прожить с ним или с нею всю жизнь.