— Дома только Тонька ночевала, — не ответила на мой вопрос мать. — Я ее уже в школу подняла.
— А Дашка где?
— Откуда я знаю? Твоя сестрица часто дома не ночует.
— Почему? — Я ощутила, как меня затрясло от злости.
— Понятия не имею. В тебя, наверное, пошла.
Пропустив едкую фразу матери мимо ушей, я встала и пристально посмотрела ей в глаза:
— Послушай, у тебя ребенок дома не ночует, а ты даже тревогу не бьешь. А вдруг с ней что-нибудь случилось?!
— Тоже мне, нашла ребенка. Она с тебя ростом! Что я ей сделаю, если она уже по рукам пошла?! Веревками связать я ее, что ли, должна или дома запереть?! Так она меня оттолкнет и все равно на улицу уйдет.
— Так она школу, что ли, бросила?
— Ходит иногда, но мне кажется, что аттестат ей вряд ли дадут. У нее одни прогулы. Кстати, Оля, а ты что здесь сидишь в такую рань? Случилось, что ли, чего? — опомнилась мать.
— Случилось, — сухо ответила я.
— Что?
— То, что ты теперь у меня пить не будешь.
— Я же тебя серьезно спрашиваю.
— А я тебе серьезно отвечаю. Я буду здесь жить, а сестры будут ходить в школу и меня слушаться.
— Ты у нас будешь жить?
— Да. Я тут прописана, а это значит, что имею право на площадь.
— Ты что, со своим старым козлом поругалась?
— Я с ним рассталась.
— Как рассталась?
— Что ты заладила, как да как. Что, не знаешь, как люди расстаются?!
— А на что мы будем жить? — непонимающе развела руками мать.
— Работать пойдем. Ты, когда работала, пила намного меньше.
— Куда мне работать? У меня уже здоровья нет.
— А пить есть здоровье?
— Ты как с матерью разговариваешь?! Легко осуждать. Побыла бы в моей шкуре, узнала бы, что значит одной троих детей поднимать, тогда бы говорила.
— Тебя никто не просил уходить с тремя детьми на улицу с высоко поднятой головой и обрекать их на нищету.
— Зато я сохранила гордость и чувство собственного достоинства!
— Да ты их уже давно пропила: и гордость, и чувство собственного достоинства, — процедила я сквозь зубы и, поднявшись со ступеньки, взяла дорожную сумку, собираясь пройти в дом.
— Не смей так с матерью разговаривать! Лучше иди, помирись со своим старым козлом. Зачем ты с ним поссорилась, у тебя же все равно никакой гордости никогда не было? Ты даже не знаешь, что это такое.
— Мать, ты что, не понимаешь, что я со своим старым козлом не поссорилась, а рассталась?!
— Как так?
— Вот так. Он в Штаты уехал. Насовсем.
— И что, квартиры тебя лишил?
— Представь себе, лишил. Содержанки по своей воле не уходят и с материальными благами по собственному желанию не расстаются, — устало произнесла я и зашла в дом.
Встретившись с собирающейся в школу Тоней, я сразу поймала на себе ее удивленный взгляд и села на первый попавшийся стул.
— Оля, ты за нами пришла? — обрадовалась Тонька и бросилась ко мне обниматься.
— За вами? — слегка отстранила я ее.
— Ты же говорила, что снимешь нам квартиру и переведешь нас с Дашкой в новую школу. Ты приехала нас забрать?
— Я приехала к вам жить.
— А как же новая квартира и школа?
— Не получилось.
— Ее козел старый бросил и рванул в Штаты, — злобно объяснила сестре мать. — Нет у нее больше денег.
— А как же мы теперь будем? — Сестра задала мне тот же вопрос, который перед этим задавала мать.
— Не обязательно вдаваться в подробности, — сделала я замечание матери и налила себе чаю.
— А где же твоя норковая шуба? — не унималась расстроенная сестра. — Где машина? Дорогие вещи?
— Ничего нет, — холодно ответила я.
— Все отобрал?
— А я сама все ему оставила, забрала с собой только свою гордость, — истерично засмеялась я и посмотрела на мать.
Затем не выдержала и, положив голову на кухонный стол, заплакала навзрыд. Тоня села рядом со мной и попыталась меня успокоить, гладя меня по голове, как маленькую девочку.
— Оля, не плачь. Ты красивая. Другого себе найдешь. Более щедрого и богатого, а может быть, даже и молодого.
— Не хочу больше никого искать! Это так унизительно! — Не переставая плакать, я зажала уши ладонями, потому что в них опять зазвенело, и ощутила такую боль, словно побывала недавно под артиллерийской канонадой. — Он обращался со мной как с вещью. Мог накричать, ударить по лицу. А в последний момент просто испугался своей жены и отобрал машину.
— Вот сволочь, — процедила сквозь зубы Тоня. — Все мужики — гады. Я чуть подрасту и буду с них только деньги рубить. Я за тебя отомщу.
От последних Тонькиных слов по моей спине пробежал холодок, и я поняла, что заговорила на недетские темы при ребенке. Моментально успокоившись, я вытерла слезы и ударила кулаком по столу.
— Ты что несешь? Рано тебе еще о таких вещах думать. Мала еще.
— А когда о них думать? — хитро прищурила глаза Тоня. — Богатые старые пердуны любят молоденьких. Так что нужно уметь пользоваться своей молодостью и выгодно ее продавать.
— Тебя кто такому научил? — опешила я.
— Дашка.
— А где она?
— Не знаю, — пожала плечами Тоня. — Она школу часто стала пропускать и дома почти не ночует.
— Как только она вернется, я сразу проведу с ней воспитательную работу. Это ж надо, младшую сестру такому учить.
Как только Тоня ушла в школу, я пошла в спальню и легла на кровать. Мать поплелась следом за мной и осторожно присела на краешек постели.
— Тут недалеко от нас палатка овощная стоит. Там висит объявление, что продавец требуется. Может, устроишься? Пусть зарплата небольшая, но при желании всегда заработать можно. Говорят, на обвесе покупателей неплохо зарабатывают.
— Я сейчас хочу выспаться, а затем буду думать о работе.
— Тоня мне говорила, что ты на Лазурный Берег летала?
— Да. Только мне сейчас самой в это не верится. Кажется, все приснилось.
— Жаль, что у тебя так с твоим дедом получилось. Хоть мир немного посмотрела, и то хорошо.
— Ты же его всегда ненавидела, а теперь говоришь — жаль.
— Сначала ненавидела, затем смирилась, а после и уважать стала, ведь мы только на его деньги и жили.
— Не переживай. С голоду не помрем: руки, ноги и голова есть. Заработаю!