Наконец он подошел и, склонив голову, представился на языке Та-Кем:
– Хирам, посредник. Да будет с вами милость Мелькарта и Баала, чужестранцы! Вижу, вы из Египта?
Догадаться об этом было легко — наши белые одежды так непохожи на цветное платье Джахи, как лен непохож на тяжелую шерсть.
– Садись, добрый человек, — сказал я. — Садись и выпей пива. День сегодня жаркий.
Приглашать еще раз не пришлось — Хирам быстро опустился на циновку и присосался к кувшину. Брюхо возмущенно всплеснул руками. Допивать остатки было его привилегией.
– Принеси еще кувшин, — велел я рабу, протягивая Хираму лепешку. Она исчезла скорее, чем голубь клюет зерно.
– Благодарствую, господин, — произнес хитроглазый и повторил: — Я Хирам, посредник. Готов тебе служить.
– Хирам… — с усмешкой протянул Феспий. — Значит, Хирам… Княжеское имя!
– Матушка моя думала, что я выйду в настоящие князья, — сообщил Хирам. — Не получилось, но я не жалею, ибо в своем ремесле я — князь. Не то что эти недоумки. — Он ткнул пальцем в пробегавших мимо хитроглазых. — Такой посредник, как Хирам из Тира, — только для египетских господ.
– И чем же ты занимаешься? — спросил я.
– Оказываю помощь в разных делах и — видит Баал! — беру за услуги совсем немного. Возможно, ты хочешь что-то купить, или продать, или встретиться с нашим владыкой Уретом либо другими знатными людьми… Возможно, ты путешествуешь и ищешь надежного кормчего и прочное судно… Или тебе нужна женщина, а может, красивый нежный мальчик… Говори, и желание сердца твоего исполнится! И стоить это будет маленький кусочек серебра.
– Не серебра, а меди, — произнес Феспий. — Дай, Ун-Амун, одно кольцо этому мошеннику. Одно кольцо и пиво, а там посмотрим.
– Как пожелают господа, — согласился Хирам и протянул руку к кувшину.
Я задавал вопросы, он отвечал, и между глотками пива поведал нам о торговцах Тира, их кораблях и богатствах, женах и наложницах, пороках и пристрастиях, их городских домах и усадьбах на большой земле, о том, кто из них стар, кто молод, кто жаден и злобен, кто отличается мотовством, кто в чести у владыки Урета, к кому тот склоняет ухо свое, а кого не жалует. Что сказать об этих людях, цвете Тира?.. Ловкачи и хитрецы, скупцы, стяжатели и развратники, не львы, но гиены! Не было средь них такого, кто не продал бы мумию матери, лишь бы цена была сходной, не было мудрых и щедрых, не было тех, чьи пути прямы! Амон всемогущий! Воистину был полон этот город змей и скорпионов! Так что совет правителя Дора уже не казался мне насмешкой и словами нечестивца и разбойника. И правда, разбойник ли тот, кто грабит грабителя?..
Выслушал я Хирама и, показав на гавань, произнес:
– Вот большие корабли, и вот те, что меньше. На малых не увезти много зерна и плодов, не увезти кедровые бревна, и для скота они тоже непригодны. Скажи, Хирам, каков их груз?
Хитроглазый прищурился. Солнце светило ему в лицо, на губах пузырилась пивная пена, в бороде застряли крошки.
– Возят они пурпурную краску, тонкие ткани, жемчуг, ожерелья и прочий дорогой товар. Малы, зато легки и быстры, не догонят их в море разбойники. Выйдет такой корабль утром из Тира, а вечером он уже в Библе.
– В Библ мне и надо, — сказал я и положил в ладонь Хирама медное кольцо. — Найдешь мне легкий и быстрый корабль с надежным кормчим, дам еще.
– Дай сейчас, господин, и я отведу тебя к кормчему Гискону. Судно его из самых быстрых и плывет в Библ, а кормчий — слуга богатого купца. Баал-Хаммон его имя, и сидит он у ног правителя нашего Урета.
Я бросил Хираму второе кольцо и велел:
– Веди!
И привел он нас к кораблю без палубных настилов, чей груз укрывали прочные кожи. Невелик оказался корабль, но с высокой мачтой и просторным парусом, а весел было шесть по каждому борту. Пересчитал я людей на том корабле, пока Хирам торговался с кормчим, и было там шестнадцать мореходов. Пересчитал я их и бросил взгляд на Феспия, а тот дал мне знак, кивнув и приложив ладонь к груди. И вспомнился мне тогда рассказ Тхути про ливийцев, усмиренных Феспием, о драчунах, что подползали к нему на коленях, посыпая голову песком. Десять буйных ливийцев куда опаснее этих корабельщиков, подумал я и успокоился.
Подошел Хирам и сказал, что кормчий Гискон возьмет с нас пять серебряных колец: по два — за меня и Феспия, и одно — за раба. Столько у меня и было. Я отдал серебро Гискону, мы взошли на корабль и отправились в путь еще до полудня.
* * *
Когда мы миновали Сидон, полдень уже прошел. Этот прибрежный город лежит к северу от Тира, в дне пешего пути, но на колеснице туда можно добраться гораздо быстрее. Расположен Сидон не на острове, а на скалистом мысу, вытянутом в море точно палец; скалы невысоки, но защищают гавань от бурь и ветров. Город спускался по склонам утесов к воде, к бухте, полной торговых судов и рыбачьих лодок. Мы прошли в полутысяче локтей от мыса, и я хорошо разглядел город с его храмами, кварталами ремесленников и большим кладбищем. Сидон такой же тесный и скученный, как Тир; пожалуй, это кладбище было самой просторной его частью.
Дикий обычай у жителей Джахи — хоронить покойников в земле! Не питают они почтения к предкам, не сохраняют их тел, не возводят гробниц, не расписывают их стены картинами того, что может пригодиться умершим… Страшно подумать, какими явятся их покойные Осирису — с гниющей плотью, изъеденной червями, а то и вовсе без тел, одни скелеты… Впрочем, я не уверен, что идут они в ту же Страну Заката, что и мы — ведь не читают над ними из Книги Мертвых, не пеленают мумии, не кладут амулеты и священные тексты, не ставят в гробницы помощников-ушебти, да и гробниц самих нет. Возможно, попадают они не к Осирису и Сорока Двум Судьям, а в совсем иной загробный мир, полный чудовищ, ужасов и мук, или уходят в пустоту, где души умерших, лишенные тел и памяти, мечутся, подобно облаку гнуса… Так что есть сомнение: люди ли обитатели Джахи, Хару и прочих мест? Ведь человек лишь тот, кто, проживши жизнь и упокоившись в гробнице, является на суд к Осирису, а затем пребывает вечно в Полях Иалу или, по грехам своим, в месте наказаний и страданий.
Но хватит об этом! Не человеческого разумения те дела, и знают о них лишь жрецы и пророки, вдохновленные Амоном. А потому вернемся к заботам дня.
Двенадцать гребцов сидели на веслах, трое следили за полным ветра парусом, а кормчий Гискон, управлявший судном, стоял на довольно широкой скамье у кормового весла. Здесь же устроились и мы: Брюхо — на мешке с одеждой, а я и Феспий — на сложенном и перевязанном веревками полотняном шатре. Корзина с домом бога стояла у наших ног, и рядом лежали завернутые в плащ доспехи и оружие Феспия.
Едва скрылся Сидон в морской дымке, как спутник мой развязал сверток, отложил в сторону шлем, наручни и поножи, надел панцирь, подпоясался и подвесил на плечо свой меч. Мореходы, не выпуская весел из рук, следили за ним с любопытством, а кормчий Гискон промолвил, что в море — хвала Баалу и Мелькарту! — пусто, злодеев-филистимлян не видать, а потому меч и секира без надобности. Знал бы он, что злодеи уже тут! Правда, не филистимские.